Когда Бодлер шел по мосту Каррузель, тот был построен совсем недавно. Потом оказалось, что он слишком узок для автомобильных потоков ХХ века и недостаточно высок, чтобы под ним могли пройти суда и крупные баржи, в результате его снесли и построили новый мост чуть ниже по течению. Новое стало старым, и я уверен, что Вальтер Беньямин, постоянно одержимый желанием отыскивать и исследовать Париж Бодлера, сетовал на исчезновение старого моста. Тот Париж, исчезновение которого привело бы в ярость всех сегодняшних парижан, — это, по сути, Париж, который заместил старый Париж, оплаканный Бодлером.

Все видели изображения вокзала Пенн-стейшн, возводимого на месте снесенного квартала, все видели ужасающие кадры, на которых сносят Пенн-стейшн. Парижане ужасались не меньше, когда барон Осман раскурочил старый Париж, чтобы построить тот, новый Париж, который сегодня всем так нравится. Они и тогда уже коллекционировали наброски и фотографии Парижа, исчезавшего прямо у них на глазах, особенно изумительные снимки Марвиля — на них мы видим старый и зачастую довольно безобразный Париж: блестящие сточные канавы вдоль замурзанных переулков, боковые улочки, которые теперь существуют только на фотографиях Марвиля, потому что ни этих улочек, ни этих канав нет более ни в Париже, ни в нашей коллективной о нем памяти. Уничтожение целых парижских районов и Бют-де-Мулен, чтобы проложить Авеню-Опера Шарля Гарнье, часть сегодняшнего Парижа, отображено на фотографиях Марвиля с особой пронзительностью. Подобным же образом «Котлован Пенсильвания-стейшн» Джорджа Беллоу показывает нам, как роют котлован перед постройкой Пенн-стейшн (1904), не при сносе Пенн-стейшн (1963).

Я никогда не вижу единственную вещь: я вижу ее в удвоении. Подобно стереоскопу — «оптическому инструменту, который создает иллюзию трехмерности из двух фотографий одного и того же вида, сделанных в слегка различающихся ракурсах, на которые смотрят через два окуляра» (Словарь американского наследия английского языка), — или подобно стремлению Шарля Марвиля изобрести стереохроническую камеру, в которой можно было бы сохранить вещественное трехмерное изображение Парижа, стремительно исчезающего по ходу претворения в жизнь амбициозного плана Османа, картина Слоуна помещена между «тогда» и «теперь». Я совершенно случайно нашел сайт, на котором фотографии Парижа, сделанные Марвилем, сравнивают с теми же местами сейчас. А в другой раз я наткнулся на книги, выпущенные издательством «Сандер бей»: «Париж тогда и сейчас», «Рим тогда и сейчас», «Нью-Йорк тогда и сейчас». В каждом из выпусков нам предлагается посмотреть на два изображения одного и того же места, разделенные сроком в один век. Мы вглядываемся в сходства и различия, и у нас не получается увидеть их оба одновременно — стереоскопически, — мы вынуждены раз за разом перепрыгивать взад-вперед в попытках осмыслить ток времени.

Тем не менее, хотя течение времени и меняет практически всё — магазинные витрины, одежду прохожих, автомобили, припаркованные у тротуара, — некоторые вещи остаются неизменными. Мне в точности не определить, что именно — постоянство или перемены — я пытаюсь разглядеть на двух этих контрастных фотографиях. Часть души хотела бы жить в начале ХХ века, другая радуется тому, что я оказался в XXI. Часть моей души влюблена в настоящее, другая тоскует по прошедшему. Я в замешательстве, но отказаться от этого двойственного взгляда не в состоянии. Я постоянно отыскиваю правильные координаты во времени и пространстве. Чем дольше я разглядываю, перескакиваю из века в век, тем отчетливее понимаю, что на самом деле не могу сказать, где же живет мое подлинное «я», в 1921 или 2021 году — или в некоей идеальной точке, навсегда зависшей между ними, вот только отыскать эту точку я не в состоянии.