|
Теперь завеса мистики спала, и фокус открылся: к Зикали пришел посланец из какой то далекой земли просить у него помощи на неизвестных мне условиях. Зикали решил воспользоваться для этого мной. История с волами была подстроена, составляя часть его плана. Но не мог же Зикали подстроить грозу или сделать, чтобы я укрылся в нужной пещере. Как бы то ни было, я служил его неведомым целям. Я понимал, что дело не в одних листьях для его зелья. Быть может, далекий, таинственный народ возбуждал любознательность карлика, а может быть, Хоу Хоу был его соперником и стоял у него на дороге. Пока я размышлял таким образом, а Зикали читал мои мысли, вернулся слуга и ввел высокого незнакомца, живописно завернувшегося с головой в меховой плащ. Он подошел, скинул плащ и поклонился в знак приветствия сначала карлику, потом мне и в своей учтивости почтил также и Ханса – правда, более легким поклоном. Я смотрел на него и дивился – было на что: передо мной стоял такой красивый человек, какого я еще в жизни не видывал. Он был высок – шести футов с лишним – и превосходно сложен. Широкая грудь, округлые линии тела, руки и ноги, которые сделали бы честь греческой статуе. Несколько грустное лицо, почти белое, с большими темными глазами, было выточено с дивным совершенством, и было в нем что то, что говорило о благородной и древней крови. Казалось, он явился прямо из минувших веков. Он мог быть жителем погибшей Атлантиды или загоревшим на солнце древним греком. Каштановые волосы крупными кольцами спадали на плечи, но на подбородке и над изогнутыми тонкими губами растительности не было. Может быть, он был выбрит. Словом, это был великолепнейший образец вида homo sapiens , отличающийся от всех когда либо виденных мною. Одежда его также была необычна и поражала взгляд, хотя и висела лохмотьями. Она могла быть похищена с тела египетского фараона. Стан его был обвит холстом, который по краям был вышит блеклым пурпуром, а на голове возвышалось какое то сооружение из холста, в виде опрокинутой и заостренной нижней половины сифона для сельтерской воды. К коленям спускался узкий, книзу расширяющийся кожаный фартук, тоже вышитый; сандалии из того же материала довершали костюм. В изумлении смотрел я на него, не зная, принадлежит ли он к какому нибудь неизвестному мне народу или это новое созданное карликом видение. А у Ханса глаза на лоб полезли, и он спросил шепотом: – Это человек, баас, или дух? На шее у незнакомца было простое золотое ожерелье, и он был опоясан мечом с крестовидной рукоятью слоновой кости и красными ножнами. Некоторое время этот замечательный человек стоял перед нами, сложив руки и смиренно склонив голову, хотя склониться следовало бы мне, принимая во внимание физический контраст между нами. По видимому, он считал неприличным самому начать разговор, а между тем Зикали сидел угрюмо, поджав под себя ноги, и не приходил мне на помощь. Наконец я встал со своего места и протянул руку. После минутного колебания великолепный незнакомец взял ее, но не пожал, а почтительно коснулся моих пальцев губами, словно он был французский придворный, а я – красивая дама. Я еще раз поклонился насколько мог изящнее, сунул руку в карман и сказал по английски: – How do you do? – О Макумазан, – ответил он по арабски, – приди, заклинаю тебя, и спаси Сабилу Прекрасную. – Почему вы так заинтересованы в этой даме? – спросил я. – Господин, она любит меня, не как брата – и я ее люблю. Сабила, великая владычица моей земли и моя троюродная сестра, помолвлена со мной. Но если бог не будет побежден, моя нареченная, как прекраснейшая из наших дев, будет отдана богу. – Он склонил голову в неподдельном волнении, и слезы наполнили его темные глаза. – Слушай, господин, – продолжал он, – живет в нашей стране древнее пророчество, что бог наш, в чьей безобразной оболочке скрывается дух давно убитого вождя, может быть побежден только человеком иной расы, видящим ночью, мужем великой доблести. |
