|
Мне было не по себе. Даже к Иссикору не обратились с приветствием, а он, казалось бы, заслужил почести, совершив столь далекое и опасное путешествие. Но вот к Иссикору подошел какой то смуглый человек с суровым лицом, одетый отлично от остальных, сказал ему несколько слов и бросил ему что то на ладонь. Иссикор взглянул на подарок, задрожал и покрылся смертельной бледностью. Затем он безмолвно спрятал его. Мы направились по берегу озера и подошли к ограде с крепкими бревенчатыми воротами. При нашем приближении ворота отворились, и мы очутились в большом саду, возделанном с тонким вкусом. Я увидел цветы на грядках – единственное красочное пятно в этом городе. В конце сада стоял длинный дом с плоской крышей, выстроенный все из той же лавы. Мы вошли в просторную комнату, освещенную лампадами в виде изящных таганов, на высоких подставках из цельных слоновьих клыков. Посредине комнаты стояли два больших кресла черного дерева с высокими спинками и подножками. На креслах сидели мужчина и женщина, воистину достойные созерцания. Мужчина был стар; седые волосы серебряными волнами падали на плечи, а тонкое печальное лицо было изрезано глубокими морщинами. С одного взгляда я убедился по его величественной, хотя и старческой осанке, что это царь или вождь. Его одежда с пурпурной каймой имела вид королевской мантии. На шее у него была тяжелая, как будто золотая цепь, а в руке была черная палочка с золотым набалдашником – несомненно, скипетр. Однако глаза его смотрели испуганно, и вся внешность производила впечатление слабости и нерешительности. Женщина сидела на втором кресле так, что свет от лампады падал на нее, и я сразу понял, что это госпожа Сабила, возлюбленная Иссикора. Не диво, что он ее любил, ибо она была почти сверхъестественно прекрасна: высокая, стройная как тростинка, большие глаза, точеные черты лица, женственно округлые и поразительно маленькие ручки и ножки. Ее одежды также были окаймлены пурпуром. Талия была обвита лентой, сплошь расшитой самоцветными камнями – должно быть, рубинами, а густые волосы, укрывавшие стан длинными волнистыми прядями, каштановые с медно красным отливом, сдерживала простая золотая повязка. Кроме красного цветка на груди, на ней не было никаких украшений; должно быть, она сознавала, что не нуждается в них. Оставив нас у дверей, Иссикор подошел к трону и опустился на колени перед стариком, который тронул его скипетром и затем положил руку ему на лоб. Тогда он встал, подошел к даме и также опустился перед ней на колени. Она протянула ему пальцы для поцелуя, и я издали увидел, что ее лицо озарилось улыбкой радости и надежды. Он шепотом поговорил с ней, потом вступил в серьезный разговор с ее отцом. Наконец он вернулся к нам через всю комнату и повел меня представляться. Ханс следовал за мной по пятам. – О Макумазан, – сказал Иссикор, – перед тобой Вэллу, вождь моего народа, и его дочь, госпожа Сабила. О мой царственный брат, перед тобою благородный Белый Вождь, он внял моим мольбам и по доброте своего сердца пришел спасти нас от гибели. – Благодарю его, – сказал Вэллу на том же арабском наречии, на котором говорил Иссикор. – Благодарю его от собственного имени и от имени моей дочери, единственной оставшейся у меня, и от имени моего народа. И он встал со своего трона и поклонился мне со странной чужеземной учтивостью, дама тоже поднялась и поклонилась, или, скорее, присела. Затем он опять опустился на трон и сказал: – Без сомнения, ты устал; отдохни и утоли голод, а тогда мы будем говорить. И нас отвели в другую комнату, по видимому приготовленную для меня. Было в ней также местечко и для Ханса – нечто вроде алькова. Две женщины средних лет спокойно внесли большой глиняный кувшин с подогретой водой – что совсем не в обычаях у африканцев – и положили на ложе полотенце из тонкого холста. Я помылся, перелив теплую воду в каменный чан, надел чистое белье и куртку и с помощью Ханса и пары карманных ножничек подстриг волосы и бороду. |
