|
Я вспомнил, что час назад получил тот же совет из чисто земного источника. Возможно, что Ханс подслушал предостережение Драманы. Как бы то ни было, я ему сказал, что таким повелениям следует подчиняться, и велел сидеть смирно, что бы ни произошло, и не пускать в ход револьвера без крайней нужды. Процессия покинула зал через боковую дверь и вступила в какой то освещенный лампадами тоннель. Пройдя по нему шагов сорок, мы очутились в большой пещере, тоже освещенной лампадами, казавшимися просто светлыми пятнами в окружавшей черноте. Привыкнув к полумраку, я увидел, что все жрецы, включая Дэчу, покинули нас. В пещере остались только женщины; они стояли на колеях, поодиночке, поодаль одна от другой. Драмана подвела меня и Ханса к каменной скамье, на которую мы все трое сели. Драмана не молилась подобно другим. Так мы сидели молча, уставив глаза в абсолютную темноту, перед нами не горело ни одной лампады. Признаюсь, это дикое занятие и вся обстановка действовали мне на нервы. Наконец я не выдержал и шепотом спросил у Драманы, что должно произойти. – Жертвоприношение, – шепнула она в ответ. – Молчи, ибо у бога повсюду уши. Я подчинился; прошло еще минут десять невыносимой тишины. – Когда начнется пьеса? – прошептал мне на ухо Ханс (он был со мной однажды в дурбанском театре). Я его толкнул в колено, чтобы он замолчал, и в то же мгновение вдали послышалось пение. То была дикая и печальная музыка. Мне казалось, что переговариваются два хора, и каждая строфа и антистрофа – если можно здесь применять эти термины – заканчивалась каким то стоном или криком отчаяния, от которого у меня холодела кровь. Потом я стал различать фигуры, двигавшиеся перед нами во мраке. Ханс, вероятно, видел то же, потому что он шепнул: – Тут Волосатые, баас. – Ты их видишь? – Кажется, баас. Во всяком случае, я различаю их запах. – Так держи наготове револьвер, – ответил я. Минуту спустя я увидел колеблющийся в воздухе свет факела, хотя несущего не было видно. Факел наклонился вниз, и послышался треск от разжигаемого огня. Пламя вспыхнуло, осветив сложенные для костра поленья, а за ними высокую фигуру Дэчи в причудливом головном уборе и белом жреческом одеянии, отличном от того, которое было на нем во время пира. Он держал перед собой в протянутых руках белый человеческий череп, опрокинутый вниз лбом. – Гори, Прах Видений, гори! – воскликнул он. – Покажи нам наши вожделения! – и с этими словами он высыпал из черепа на дрова какой то порошок. Густой дым заполнил всю пещеру, а когда он рассеялся, ярко пылающий костер осветил чудовищное зрелище. За костром на расстоянии приблизительно десяти шагов стоял страшный предмет – внушающая ужас черная фигура, величиной в двенадцать футов на восемь, фигура Хоу Хоу, каким он был изображен в пещере в Драконовых горах. Только там художник сильно польстил оригиналу. Перед нами был образ дьявола, явившийся безумному монаху, его глаза метали красный огонь. Чудовище, как я говорил раньше, было похоже на большую гориллу, но все таки то была не обезьяна, а человек – и не человек, а бес. Длинная серая шерсть, пучками растущая на туловище; большая красно рыжая косматая борода; грузное туловище, длинные руки и кисти с когтем и перепончатыми пальцами; сидящая на бычьей шее маленькая старушечья головка со скрюченным носом, огромным ртом и павианьими клыками. Выпуклый тяжелый лоб, глубокомысленные пылающие глаза, теперь светящиеся красным огнем, жестокая улыбка – все было резко подчеркнуто. И тело мертвого человека, грудь которого попирала когтистая ступня, и в левой руке голова, оторванная от этого туловища. О! Очевидно, картина в Драконовых горах не бушменом была написана, как некогда я полагал, но каким нибудь жрецом Хоу Хоу, которого судьба занесла туда в давнишние века. При виде чудовища я громко вскрикнул и чуть не упал от страха. |
