— А что, вы думаете, я делал все это время? Я проверил все наши дела за два года, все продумал и изучил — смерть Джима никому не была нужна. К тому же грязную и рисковую работу обычно брал на себя я — Джим был тихим парнем. И я понял, что это связано с вами, но у меня не было вашего телефона — и я бы вас не нашел, если бы вы сами не перезвонили в наш офис.

Видите ли, Олли, — Джим оказался у этого госпиталя потому, что решил снова заняться вашим делом, в надежде, что вы потом заплатите за проделанную работу, хотя вы и не нанимали его заново. Я достал списки тех, кто лежал в госпитале, но не нашел ничего подозрительного, кроме одного факта. Накануне в госпиталь поступили раненые русские из Нью-Йорка, которых кто-то хотел превратить в решето, — а Джим как раз летал по вашим делам в Нью-Йорк, откуда, по его словам, были те люди, за которыми вы просили проследить. Сами люди были в Лос-Анджелесе, а он летал в Нью-Йорк — улавливаете? И еще: он был слегка напуган, когда улетал туда и когда прилетел оттуда, словно он уже кое-что знал о тех, кем вы интересовались, а в Нью-Йорке узнал еще больше, и ему совсем не нравилось то, что он узнал. Мне так показалось, и его жене — она мне рассказала, что он был сам не свой с середины января. Вы видели Джима, он был мирный парень, совсем не крутой, но и не трус — несколько лет назад он отделал полицейским фонарем двух здоровенных негров, которые обкололись настолько, что им захотелось поколотить копа, — так что состояние растерянности было для него непривычным. Сейчас поздно говорить о том, что я виноват, что не спросил его, в чем дело, не хотел показывать ему, что вижу его волнение…

— Ну и? — спрашиваю, наконец прерывая его затянувшееся молчание, связанное, видимо, с самобичеванием и внутренними укорами.

— А это значит, что вы просили его последить за очень и очень серьезными людьми, и именно эти серьезные люди, угрожавшие вам, с ним и расправились. Они могли заметить его еще раньше, когда он за ними следил, а когда увидели в госпитале, узнали и пристрелили как собаку.

— Но мне никто не угрожал, Рэй, — отвечаю устало, показывая, что ничего не скажу. — Вы извините, но у меня сегодня важное дело.

— Я знаю, что у вас важное дело и уже заканчиваю…

— Что вы хотите сказать?!

— Я хочу сказать, что вы оказались в паршивой ситуации, Олли, — и когда нанимали Джима, еще не знали, насколько она паршивая, потому что не знали, с кем имеете дело. Ситуация паршивая, поэтому вы очень много пьете и нюхаете кокаин — я ведь пришел сюда еще в семь утра, просто не хотел вас будить и осмотрелся слегка. У вас зеркало со следами кокаина на столике в спальне, и стаканы с запахом джина по всему дому, и ведерко для льда, бутылки и стакан у кровати. Вы не похожи ни на алкоголичку, ни на наркоманку — значит, проблемы у вас недавно, примерно с того времени, как вы наняли Джима…

— Вы слишком много себе позволяете, Рэй! — произношу с искренним возмущением, потому что этот факинг Шерлок Холмс бьет в самую точку. — Мы поговорили — а теперь сделайте одолжение и покиньте мой дом…

— Помогите мне, Олли. Просто скажите мне, кто эти люди, и я уйду. В таком бизнесе, как наш, нельзя прощать убийство партнера. Когда убивают партнера, надо послать к черту все дела и заниматься только этим делом — до тех пор, пока не найдешь убийцу. Иначе ты просто не можешь себя уважать…

— Я все понимаю, но я устала слушать ваши оскорбительные предположения по поводу меня и моих проблем, придуманных вами…

— И еще одно, — заявляет он, словно не слышал меня. — Вот этот листок, который лежал на столике в спальне.