Говорю о киллере — не самое легкое признание ввиду неполного моего доверия к собеседнику — и жду реакции. Может, он знает этого Джо и мы найдем его вдвоем, и тот все доделает? Но он молчит, не произнося ни слова, и я рассказываю дальше — о том, как меня арестовало ФБР, как вел себя Крайтон, до сих пор наверняка мечтающий меня засадить, как мне помогли специальный агент из Нью-Йорка и мой адвокат. Как меня выпустили наконец, после девяти дней в тюрьме предварительного заключения, как я узнала из газеты о том, что Джо выполнил заказ лишь частично, и ждала продолжения, про то, как убили Стэйси и я беседовала по этому поводу с полицией, тоже меня подозревающей, и как убийство Стэйси и расстрел русских сработали против меня, добавив разного рода идей Крайтону и его помощникам.

И Рэй соглашается, что, раз они убили Стэйси только для того, чтобы показать мне, что обо мне не забыли, чтобы напугать и напомнить про сумму, — то ситуация очень серьезная. Такое убийство — большой риск, после него остаются следы, и записка к тому же, и кто-то мог что-то увидеть, и раз убивают ни в чем не повинного человека ради того, чтобы попугать другого, это значит, что жизнь для них ничего не значит, чужая, разумеется. Это значит, что они легко убьют еще раз и еще — и как только я отдам деньги, вынесут смертный приговор и мне. Отдавать их не следует хотя бы поэтому, даже если они у меня есть и я собиралась их отдать.

— А почему она? — вдруг спрашивает он. — Вы что, были подругами?

— Я ей нравилась, — отвечаю почему-то искренне. — Я ей была нужна, но я еще и нравилась ей. И даже когда стало понятно, что я не предложу ей роль и она нашла другую работу, она все равно постоянно ко мне приезжала. Она меня хотела, понимаете? Ну что непонятного — я бисексуальна, и она тоже, и мы с ней занимались сексом, и ей это очень нравилось. Поняли, мистер Мэттьюз?

Я специально про это сказала — все равно может узнать, потому что об этом знает полиция. Главное, что я хочу ему показать на всякий случай, что на секс со мной ему рассчитывать не стоит.

— А ты роковая женщина, Олли, — наконец-то перешел на “ты”, и при этом говорит полушутя-полусерьезно. — С тобой лучше не связываться. Джиму ты понравилась — и его нет, понравилась этой Хэнсон — и она погибла. Мне следует быть поосторожней, а?

Потом он уезжает — уже днем, часа в три, после того, как задал мне кучу вопросов по поводу Ленчика и своего покойного партнера и по разным другим поводам. А я отвечала — на какие-то вопросы честно и открыто, на какие-то неполно, какие-то опускала вообще. Чтобы понять, что представляет собой слон, совсем ведь необязательно промерять ему хобот с точностью до миллиметра, и заглядывать в рот, и дергать за хвост. Ему и так хватит рассказанного, чтобы составить представление о предстоящей работе и “оппонентах”.

И он уехал — сказал, что попробует навести справки по поводу мистера Берлина и нынешнего места обитания Ленчика и его людей, и их количество установить, и сделать какие-то другие дела, а я сидела и думала над его планом. Точнее, над нашим совместным планом: он говорил, а я дополняла и вставляла свои мысли. Может, потому, что не могла допустить, чтобы кто-то диктовал мне свою волю — даже если этот кто-то в данный момент является моим единственным шансом на спасение, и речь ведь шла о моей жизни и судьбе, и русских бандитов я знаю лучше, чем он.