О, господи, ну кто тянет меня за язык? Впрочем, какая разница: оттого, что он узнает чуть больше, чем знает сейчас, ничего не изменится. Он и так уже знает то, за что меня можно посадить на гигантский срок — про киллера, например, и кто именно этот киллер. Так что разницы нет, да и настроение такое, что от слов становится чуть-чуть легче, потому что вытягивают они грустные мысли, и мысли эти, озвучившись и обретя материальность, летают и падают на пол, и лежат там, тая, — или рассеиваются, как сигарный дым, повисев сначала в воздухе густой пеленой.

— Да нет, он был самый близкий друг моего мужа. А моего мужа убили — уже давно, три года назад, в Москве, и меня чуть не убили через год. А он меня спас, привез сюда, он меня любил, Юджин, хотел, чтобы я вышла за него замуж, а теперь и его нет…

Прерываюсь, чтобы слегка прокашляться. У меня всегда так: где люди, не стесняющиеся эмоций, могут прослезиться, я эмоции сдерживаю и намеренно понижаю голос, и он становится хриплым, застревает в горле.

— …Понимаешь, Рэй, — те деньги, которые они с меня просят, они ведь, по сути, не мои, и я бы отдала их, чтобы не осложнять себе жизнь, мне самой много не надо, я и дом-то этот купила только потому, что это когда-то планировал сделать мой муж. Но это уже вопрос принципа — я должна отомстить, понимаешь? Ты очень иронично отнесся к моей просьбе насчет оружия — но если ты думаешь, что я просто вздорная богатая девица, способная только болтать, то ты ошибаешься. Когда через год после смерти мужа за мной пришел киллер — тоже, кстати, из-за тех денег, о которых мы сейчас говорим, — я сбила его машиной, но он успел выстрелить и отправил меня в реанимацию. И за мужа я отомстила — очень жестоко. И сейчас я отомщу, чего бы мне это не стоило — с твоей помощью или сама. Деньги я им все равно не отдам, смерть меня не пугает — но отомстить я должна.

И добавила неожиданно:

— Вот видишь, ты теперь про меня знаешь еще больше, и если тебе не нравится то, что ты знаешь, — ты можешь уйти, ты ведь мне ничем не обязан. Я так понимаю, что ты, видимо, тоже бывший полицейский, как и Ханли, и ты законопослушен, потому что отказался от моего предложения найти киллера, — и, наверное, тебе не очень приятно связываться с такой, как я, женой покойного мафиози, любовницей тоже, видимо, покойного мафиози, и я сама уже могу считаться мафиози, по крайней мере таковой меня считает ФБР…

— Слушай, а почему ты все время выбираешь себе в мужья и любовники русских? — спрашивает он вдруг. — Тебе американцев мало?

И по тону чувствую, что он пытается как-то отвлечь меня, развеселить. Но разве он еще не понял?

— Так я же русская, Рэй, — или ты решил, что я китаянка..

И он замолкает недоуменно, а я уверена была, что он давно уже в курсе, и я молчу, и кофе остыл уже, и только хорошо, что сигара толстая и длинная — заменяет стакан, четки, все что угодно, потому что руки заняты и вроде при деле, и вкусно к тому же. И смотрю на него не прямо, исподлобья так, и такое ощущение, что он несколько потрясен услышанным, не додумался, видно, по какой-то причине или не пытался над этим думать, и сейчас у него в голове или перед глазами выстраивается все в длинную цепочку, в которой нет пропущенных звеньев. И говорю себе, что если он решил свалить — то Бог ему судья, он неплохой парень, Рэй, но я все же не знаю, кто он, каков он и можно ли положиться на него, и, в конце концов, право решать принадлежит ему. Потому что тут, возможно, жизнь его на кону — не “возможно”, а точно, это он должен понимать прекрасно, и вопрос, готов ли он ее на кон поставить.

— Знаешь, я тоже должен про себя рассказать — чтобы было честно, — произносит он минут через двадцать, наверное, и так серьезно произносит, что я чувствую, что он не любит обсуждать эту тему и ему тяжело об этом говорить.