Поднимается Дежнев по лестнице медленно, будто к ногам его ядра фунтов на сто привязаны, дружки Анкудиновы теснятся, однако не смело, а Пятко Неронов руки разинул и пропищал:

— Не пойдем с тобой! Никто не пойдет! И не ходи к приказчику! Добром говорим, не ходи к Втору!

Дежнев одолел последние две ступеньки да как гаркнул на Неронова сверху, в голенькое темечко. Крепко гаркнул, солоно и безудержно. Неронов присел. Как воробушек, прыг туда, прыг сюда — и бегом не оглядываясь.

Зашел Дежнев в съезжую, поклонился Втору Гаврилову, а перед Втором уже Анкудинов стоит.

Говорит Втор Семену:

— Герасим Анкудинов челом бьет на реку Анадырь приказчиком. Явил семьдесят сороков соболей.

— Семьдесят сороков я в прошлом году являл, — сказал Семен, подходя к столу вплотную. — На нынешний год являю семьдесят сороков десять соболей. Прими, Втор Гаврилов, мою челобитную.

Анкудинова затрясло.

— Я, Дежнев, с тобой торговаться не буду. Хватит, в прошом году поторговались. Однако знай: сколько бы с тобой кочей ни пошло, а мой следом пойдет али впереди.

— Пойдет с Дежневым шесть кочей, — сказал Гаврилов.

— Мой седьмым будет!

Анкудинов выскочил на улицу, пальнув дверью. Гаврилов засмеялся.

— В штаны, говорят, напустил поутру.

Дежнев был мрачен.

— Вели мне бумаги дать, явочную буду писать.

— На Герасима?

— На Герасима.

— Пиши. Только я ему препятствовать, Семен, все равно не стану.

— Это почему же так? Он грабить моих гостей да моих ясачных людишек обещает, твое дело тут не стороннее.

— Надоел он нам в Нижнеколымске, Семен. А на море, глядишь, от него и польза вам будет. А пользы не будет, все равно с глаз долой. От мне тут, пожалуй, всю ярмарку разгонит.

Не зная, что Михаил Федорович, русский царь, вот уж третье лето как помер, Семен писал: «Царю, государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси, бьет челом холоп твой ленский служилый Семейка Дежнев. Явил я тебе, государю, прибыли с новой реки, с Анадыря, семь сороков десять соболей. В нынешнем же, государь, во 7156 году, Герасимко Анкудинов прибрал к себе воровских людей человек с тридцать, и хотят они торговых и промышленных людей побивати, которые со мной идут на ту новую реку, и живот их грабить и иноземцев хотят побивать же, с которых я прибыль явил, а мне, холопу твоему, с теми торговыми и с промышленными людьми твою государеву службу служить и прибыль сбирати. И те, торговые и промышленные люди, от их воровства, что они хотят побивать и грабить, на ту новую реку идти не смеют потому, что тот Гера-симко Анкудинов своими воровскими заговорщиками хочет побивати и живот их грабить…»

Семен писал сердито, перо разбрызгивало чернила, слова повторялись. Челобитная вышла длинной и путаной.

Пятко Неронов как прибежал домой, так сразу на печь залез, живот от испуга отогревать. Да не больно-то отогреешься, коль связала тебя судьба-злодейка с Герасимом Анкудиновым.

Сам наскочил.

— Ругал тебя Семен последними словами на крыльце?

— Ругал, батюшка!

— Слазь с печи! Пиши на него явочную челобитную.

Слез Неронов, нарисовал все, что велели.

Семен дописывал свою челобитную на Герасима, а Герасим уже вталкивал в съезжую избу замученного Пятко Неронова.

— С чем пожаловал? — спросил Втор.

— Челобитную подать, — Пятко неотрывно смотрел в пол.

— На кого челобитная-то?

— На него.

Показал на Дежнева одними бровями, не отрывая глаз от пола, — боялся.

Втор подскочил к нему, вырвал челобитную.