Выпили.

— Согласен в Сибирь-то или так, болтал? — спросил Борис.

— А что ж я, хуже других? Наших за Камнем-то знаешь сколько?

— Знаю. Не знаю только, с чего несет вас туда?

— От беспокойства. Тесно. Шагнул — Белое море, в другую сторону шагнул — Москва. А за Камнем хоть туда ходи, хоть сюда, а конца земли нет.

— На что он тебе сдался, земельный конец? — встряла в разговор хозяйка дома. — Тебе и здесь небось хорошо. Выпил — что небо, что земля — едино.

— А как же он мне не нужен конец земли?

— Так и не нужен.

— Нужен.

— Зачем, глупая башка?

— Молчи, баба! Сказал нужен — значит, нужен. Не твоего ума дело! Нужен! А зачем — я, может, и сам не знаю, а знаю, что нужен. Да и-их! Стоять на самой маковке. Вся земля пройдена! И что там дальше — видно.

— Сеня, Сеня! Из тебя золотой бы мужик вышел. И работать умеешь, не балбес какой, добрый, пригожий, а все тебя за кудыкины горы тянет.

Заблоцкий встал.

— Вот тебе, Семен, на вино, в полдень приходи на Большую торговую площадь. Край земли хочешь посмотреть, со мной пойдешь — посмотришь. Помни, верного человека не забывают. Я тебя не забуду. Прощай пока.

Семен взял деньги.

— Рубаху пойду покупать.

НАБОР

Базарный день был светел и весел, как золотые головы сорока церквей Великого Устюга.

На трех торговых площадях суетилась Русь.

Белозерский купчина Емельян Евсеев привез ложки. Шесть тысяч корельчатых, десять тысяч плах да 300 кленовых.

В сладком ряду торговали пряниками. Тут тебе и архангельская козуля и холмогорская о четырех ногах, пряники путивльские, тверские. Торговали солеными сливами, вишнями в меду. Деревенщина привезла шестьдесят возов луку да чесноку столько же. Продавали на подъемы и тысячи. С рыбой — беда, завалили прилавки, растогачили возы. Разорялись в крике мужики, промышлявшие ершом.

Трепыхались золотые живучие караси, окуни мерцали в зеленых, набитых травой корзинах. Язь, щука, судак, сельдь да еще сельдь царская, с Печоры, Двины, в махоньких бочонках, засоленная так, что во рту от нее и прохладно, и солоно, и сладко. Длинная стерлядь, осетры, белуга. Суздалец Гришка Тимофеев явил три подводы икры, 30 белуг, 200 осетров свежих, 74 белуги свежие, да еще дорогую, любимую рыбку с душком, а стоил его товар 200 рублей.

Говяжье сало продавали бочками и возами, свиное и медвежье — караваями; масло коровье гляделось лунами из красных глиняных горшков, купцы продавали его и покупали возами, а конопляное, ореховое и льняное — бочками.

Медовый дух перешибал многие ароматы и запахи. Мед стоял в кадках, туесах, береснях, горшках, кринках. Им торговали монахи, седые лунявые старики и молодцы душа нараспашку. Манило в скромные затененные углы, где в кулях дремал покуда анис и хмель.

Семен потолкался там и тут, поглазел на ученого медведя, возившего по кругу воз, на котором в загончике стояли овцы с круглыми от страха глазами, пошел в ряды, где торговали одеждой и всякой всячиной.

Продавцы сапог посматривали на него с недоверием, но помять в руках товар давали. Рубаху он купил сразу, свою скинул, надел новую, старую бросил нищим.

В этих рядах пахло чистыми холстами и сладко кожами. Кожами торговали городов сорок. Были кожи конские, овчины, козлиные, яловичьи, свиные, кошачьи, мерлушка…

Горы мехов подманивали пуховитостью и теплым блеском. Белка, заяц, лиса, куница, хорь, горностай, выдра, норка, рысь — живи не хочу!

Семен любил меха, особенно куницу: хорошая темная куница не уступала неброским сановитым богатством даже соболю.