Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Ореэов — в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу.

Мы поднялись ко мне.

— Бураков п о п л ы л… — сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем.

— Начал давать показания?

— Пока нет. Но просил дать подумать…

— Да-а…

Главари восточнокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефом лодок, поручая это кому-то в самом низу.

Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взимал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении "налога", организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых.

Теперь все упиралось в его показания.

"Поплывет Бураков — и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит — примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…" — подумалось мне.

— Он уже в тюрьме?

— Да.

— А что начальник рыбинспекции?

Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех — в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке — "гепард", принадлежащий заповеднику, и скрылся.

— Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… — Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. — Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России…

Дела Хаджинура складывались удачно — руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина — за его судьбу, по крайней мере на данном этапе, можно было не беспокоиться.

Он ушел, а я все сидел за столом.

Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно.

— Игорь Николаевич! Не забыли? — Гезель в дверях показала мне на часы. — Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!

— Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную… Бала не появился?

— Нет. Я звонила — дома его тоже нет.

Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой — они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.

Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.

Анна уезжала паромом "Советская Нахичевань". Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке — небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов — путешественников и топографов.

Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами.

"Познай самого себя!" — говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра? "Познать другого!" — вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?

Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме?

Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской "Ниве" кратчайшей дорогой — через перевал — и уже через несколько минут был в центре Нахалсгроя, у парикмахерской Гарегина.