— А вы захватите, когда еще раз поедете! — предложила вторая подружка. — Мы будем ждать.

Я сел за руль, помахал им, и они тоже подняли худые девчоночьи руки, на треть высовывавшиеся из коротких больничных халатов.

Капитан "Александра Пушкина" поправлялся — это согрело мне душу.

У меня больше не было причин оставаться в Восточнокаспийске. Кто-то верно рассчитал — пока Анна была здесь, я не принял бы новое назначение. Мне нанесли удар со стороны, откуда я меньше всего ожидал.

— Как вы относитесь к проблеме снежного человека? — спросил Гарегин, накладывая мне на лицо теплые ухоженные пальцы.

— Есть что-нибудь новое? — осторожно спросил я. — Мне казалось, что вопрос давно решен.

— Разве вы не читали в "Восточнокаспийском рабочем"? — Гарегин на секунду даже задержал бритву.

"Восточнокаспийский рабочий" в надежде на новых подписчиков то живописал кладбища африканских слонов, то освещал аварию истребителя где-нибудь в Небраске. Теперь вот — снежный человек…

— Видимо, я пропустил.

— Два английских туриста видели его своими глазами, — поведал Согомоныч. — Они стояли совсем близко. Как от этой двери до зеркала… Он был хорошо виден. Волосатый, уши белые. Босиком…

— А почему уши белые? — Я заинтересовался.

— Я думаю, отморозил. Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши.

Я деликатно промолчал.

Оперативно-следственная группа с того берега начала операцию еще на рассвете. Я в ней не участвовал. Несколько оперативных групп одновременно выехали из Дома рыбака на обыски — к Эдику Агаеву, к Буракову, к Цаххану Алиеву…

— …Кстати, вас в городе очень хвалят, — Согомоныч сменил тему. — Вы вроде честного комиссара полиции. Смотрели "Признание комиссара полиции прокурору республики"?..

За окном промелькнул автобус-катафалк, на секунду он закрыл запечатленный в масляной краске призыв к расстрелу Умара Кулиева.

Я очнулся, почувствовав мгновенный ожог всего лица. Но прежде чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил мне ее на лицо — еще теплую и влажную.

— У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, — любезно сказал Гарегин, уже не пытаясь представить свой труд как обычный "хэрмет". — Между прочим, меня считают вашим человеком…

— Как ты себя чувствуешь, Гезель? — спросил я, когда она вошла в кабинет.

Что-то подсказало мне, что с ней не все в порядке.

— Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня все как-то быстрее оказалось…

— Дело только в этом? Она вздохнула.

— Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает.

— Ничего не бойся, Гезель. Я скажу — с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась.

— Мне звонили? — спросил я.

— Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину.

— Меня — одного?

— Да.

— Непонятно. Бала звонил?

— С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берет трубку.

— Тогда, пожалуйста, найди его.

— Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина… — Гезель прислушалась к шагам в коридоре.