Они не стали близки, хотя оба старались честно выполнять свой долг. Было что-то, навсегда проложившее между ними темную полосу. И Левкон знал что. Его плен. Он чувствовал, что какой бы покорной ни была Абромаха, она в глубине души презирает его. Ее мягкое, податливое тело, выполнявшее любые желания мужа, все равно не принимало его. Именно этого Левкон когда-то боялся. Разве можно уважать человека, с которым могли сделать все, что угодно, и не сделали лишь по счастливому стечению обстоятельств? Разве такой отец нужен ее детям?

Левкон понимал жену и быстро отдалился от нее, чтоб не вызывать лишний раз прилива неприязни. Рабыни болтали, что к Абромахе ходит деревенский пастух. Бывший гиппарх не выгнал жену и даже не показал, что знает. Пока ребенок будет маленьким, ему нужна мать. Но теперь у него всегда есть способ вернуть Абромаху отцу, оставив за собой реку.

Левкон презирал себя за такую расчетливость. Рабство? А разве это не рабство? Он давно ощущал себя рабом солеварен, виноградодавилен, стад, полей, ненужной, но неотступной семьи. Цепь, приковавшая его к ним, была тяжелее скифского аркана. Раньше он мог бежать. Куда деваться теперь?

Темнокожая рабыня-тавриянка в углу комнаты пробежала пальцами по струнам арфы.

— Пошла прочь, Фах. — Левкон сдвинул брови.

— Зачем? Куда ты ее гонишь? — возмутился главк. — Нам нравится эта девочка. Сам как сыч и другим веселиться не даешь!

Левкон хмыкнул. Старый Геркулес вообще не представлял себе любви вдвоем. Наименьшее, на что он был согласен, — это свальный грех. Главк давно хотел прикупить к своим двум рабыням третью и положил глаз на Фах с первого дня, как она появилась в доме гиппарха.

— Да забирай, — махнул рукой Левкон. — Мне она давно осточертела.

Невольница с визгом кинулась на шею Главку. «Вот тоже, — пожал плечами Левкон. — Главк обращается с женщинами, как со своими овцами, а они от него без ума. Словно он может дать им что-нибудь, кроме хорошего шлепка по заднице!»

Гиппарх вздохнул, осушил килик и повернулся к друзьям:

— Я возвращаюсь на службу.

Повисла пауза, в воздухе застыли не донесенные до рта чаши.

— Я возвраща…

Последние слова потонули в дружных хлопках Гелона и Главка.

— Оставлю управителя на хозяйстве. Сын Мола — толковый малый, давно помогает мне, — гиппарх едва справился со смущением, — что-то я закис тут.

Гости повскакали с мест и принялись хлопать его по плечам.

— Архонт только о тебе и говорит: был бы Левкон Леархид в войске, за конницу можно было бы не беспокоиться… — Они выдумывали на ходу и ржали своей безобидной лжи. Ведь Делайс действительно был благодарен гиппарху и часто сожалел, что тот не у дел.

Сам Делайс, кажется, неплохо справлялся с новым положением. Он никогда не подчеркивал своей власти, а ведь раньше ни один архонт Пантикапея не имел в распоряжении такой силы. Мужчины меоты и синды не вернулись за пролив, предпочитая кочевать на пантикапейской стороне и создавать новые роды с более сговорчивыми женщинами-степнячками, пожившими бок о бок с греками и кое-чему научившимися. Эти люди считали Делайса своим царем и готовы были взметнуться на коня по первому его слову.

Левкон знал, что обманчивый мир, воцарившийся после захвата Пантикапея, продлится недолго.