Мы не сделаем этого шага.

Хозяином нашего героя была… его же часть. Точнее, тот анатомический орган его сравнительно молодого тела, тот узкофункциональный отросток , которому каждый нормальный мужчина придает особую важность. Ну, теперь вы поняли, о чем речь? И пусть медицина уверяет нас, что мозг, сердце или печень куда ценнее для организма! Мужчина видит в этом кусочке своей плоти нечто большее, нежели просто инструмент, выполняющий мужскую функцию, — такова природа и такова традиция.

Офицер Ковалев в этом смысле еще в детстве перешагнул черту, отделяющую привычный половой шовинизм от просветленного самопожертвования.

Он готов был на все, чтобы услужить господину. Он подчинялся с безрассудством идеального раба, и Хозяин частенько награждал его минутами истинного наслаждения.

Как бы плохо ни было на службе, Ковалев приходил домой, раздевался догола, становился перед зеркалом и в очередной раз убеждался, какие они с Хозяином оба ладные, крепкие, неразделимые, — и поганое настроение отступало…

Иногда Хозяину хотелось уточнить свои размеры (Ковалев очень чутко ощущал это желание), и тогда он брал портновский сантиметр, дабы совершить необходимые измерения…

Хозяину регулярно требовались подружки. Ковалев легко обеспечивал Его подобной малостью. Побрызгав на себя туалетной водой, каждый вечер офицер выходил на охоту. Сила Хозяина, власть Его передавались в эти моменты Ковалеву, поэтому редкая женщина могла им обоим отказать…

Ни на минуту наш герой не забывал о том, ради кого он жил, — что бы ни происходило вокруг. Говаривал бывало с печалью в голосе: «Что-то Хозяин сегодня не в духе… хандрит, хандрит старина…», — когда, разглядывая мужской журнал, не ощущал должного шевеления. Или, наоборот, если Хозяин вдруг оживал, реагируя непонятно даже на что, Ковалев с нежностью посмеивался: «Гоголем ходите, лапушка… истинно гоголем…» А после особенно удачной вечеринки, проснувшись утром в обществе разомлевшей красотки (а то и двух), он восторженно шептал под одеяло: «Ах, разбойник, что вытворяет… ну, просто гоголь, по-другому не скажешь…»

Бывало, в порыве нежности сам не замечал, как выводит, чуть ли не поет — тоненьким, чистым голоском:

«Го-оголем… го-оголем ходит!»

Причем, Ковалев ни в коем случае не был душевно болен! Психиатр, ясное дело, нашел бы изрядное отклонение от нормы, однако все вышеописанное не переходило границ безобидного чудачества. Во-первых, Хозяин НИКОГДА не отвечал на обращенные к Нему реплики, и Ковалева это ничуть не беспокоило, — то есть версия о галлюцинациях отпадает. Во-вторых, Ковалев и сам прекрасно понимал, что его поведение аномально, поэтому жестко контролировал себя на людях (иначе по Клопино живо пошли бы круги омерзительных сплетен).

Секрет, возможно, в том, что власть, которую Хозяин имел над нашим героем, была отдана Ему добровольно и осознанно.

Ковалев попросту любил Хозяина.

И вот настал тот день, когда он выбил себе бесплатную путевку на Северный Кавказ — в ведомственный санаторий «Провал», расположенный в городе Пятигорске. Ковалев мог похвастаться многими недостатками, но только не отсутствием хватки. Аттестованный сотрудник, как-никак, пусть всего лишь прапорщик, — значит, имеет право! Не одним же майорам да полковникам по санаториям шастать?

В Пятигорске он вел жизнь, обыкновенную для совершенно здоровых людей, оказавшихся на курорте. Много ел, мало спал. Знакомился, флиртовал, ходил на танцы. После танцев — чужой номер и чужая постель; или, через раз, — свой номер и своя постель, украшенная гостьей.