— А как заснуть, мисс, если не засыпается?

Я поняла тогда, чего на самом деле мне удалось достичь. Всего несколько месяцев назад эта девочка панически боялась лошадей, а теперь она не могла дождаться скачек. Это было прекрасно, но я бы предпочла, чтобы ее настроение и состояние не зависели бы в такой степени от реакции ее отца. Ведь надежда на его похвалу была ее самым главным стимулом, она жила предвкушением его одобрительной улыбки.

Я принесла из своей комнаты книгу стихов Лонгфелло и, сев у ее кровати, начала читать ей «Гайавату». Эти прекрасные, размеренные стихи, вызывающие в воображении удивительные картины, нередко мне самой помогали успокоиться и отвлечься от неприятных или тревожных мыслей. И Элвиан, слушая меня, постепенно забыла свое волнение и свои надежды. Скоро глаза ее стали слипаться, и наконец она уснула, умиротворенная и успокоенная.

Следующее утро было таким туманным, что я испугалась, что конный праздник будет отменен. Все в доме только и говорили о тумане, который помешает скачкам. Большинство слуг собиралось на праздник, и их, естественно, волновало, состоится он или нет.

Сразу после ланча мы с Элвиан отправились верхом в деревню. Она была на Черном Принце, а я на Ройял Ровере. Прекрасно было чувствовать под собой по-настоящему хорошую лошадь — бедному Диону, конечно, было далеко до Ровера. Мне передалось возбуждение Элвиан — боюсь, что мне так же хотелось отличиться в глазах Коннана ТреМеллина, как и ей.

— Соревнования должны были состояться на большом поле около церкви, и, когда мы подъехали, там уже собралась большая толпа зрителей.

На поле мы с Элвиан разъехались в разные стороны, так как участники каждого заезда собирались в определенном месте. Мой заезд оказался одним из первых, и я с нетерпением ждала начала праздника.

Туман почти рассеялся, но день был пасмурный. Небо, как тяжелое серое одеяло, низко висело над нами, и в воздухе чувствовалась влажность.

Вместе с двумя другими судьями на поле появился Коннан. Как я и ожидала, он был на Мей Морнинг.

Деревенский оркестр заиграл традиционную мелодию, и все собравшиеся запели, как будто это был гимн. В известном смысле так оно и было, потому что это была старинная корнуэлльская песня, воспевавшая смелость и гордость корнуэлльцев. Среди поющих я с удивлением заметила Джилли — зная ее страх перед лошадьми, я меньше всего ожидала увидеть ее на конном празднике. Рядом с ней стояла Дейзи, и я надеялась, что она за ней присмотрит.

Джилли увидела меня, и я ей помахала, но она тут же опустила глаза.

Ко мне подъехал какой-то всадник, и я услышала знакомый голос:

— А вот и мисс Ли собственной персоной!

Я обернулась и увидела Питера Нанселлока верхом на Джесинс.

— Добрый день, — сказала я, любуясь его лошадью.

Увидев у меня на спине табличку с номером, выданную мне организаторами, он воскликнул:

— Только не говорите мне, что вы тоже участвуете в первом заезде!

— И вы в нем?

Он повернулся, и я увидела номер у него на спине.

— Что ж, тогда у меня нет никаких шансов, — сказала я.

— Вы боитесь проиграть мне?

— Не вам, а Джесинс.

— Мисс Ли, ведь вы могли бы сейчас сидеть на ней.

— Вы, должно быть, с ума сошли, сделав то, что вы сделали. Конюхи до сих пор только об этом и говорят.

— Кого волнует то, что говорят конюхи?

— Меня.

— Тогда вы, значит, растеряли свойственный вам здравый смысл.

— Гувернантка должна считаться с мнением всех, кто ее окружает.

— Вы — не обычная гувернантка.

— Знаете, мистер Нанселлок, — сказала я нарочито небрежно, — мне кажется, что в вашей жизни не было обычных гувернанток.