В этих словах не было ни тени злобы или зависти. Харриет вечно твердила, что из них двоих только Лизетта хорошенькая, умная, что именно Лизетте на роду написано побывать в самых разных местах и оставить в мире свой след. Лизетта возмущалась и спорила, но Харриет упорствовала. Из-за всего этого Лизетта лишь больше терялась и смущалась в обществе, тем не менее молодые люди усердно приглашали ее на свидания и на танцы, не обращая внимания на Харриет.

Раненая обратила на подругу взгляд затуманенных синих глаз.

— Ты здорово врешь. Ты всегда умела.

— Не надо разговаривать, помолчи, — сказала Лизетта, с болью отмечая, что кровь все сильнее заливает ее платье. Похоже, та «Скорая» ехала вовсе не за Харриет.

— Лиззи, отвлеки меня… — попросила Харриет. — Ты так хорошо рассказываешь.

— Хорошо. Представь, что мы с тобой сейчас в винограднике во Франции.

— Нет, лучше на лавандовом поле. Мы же договорились, что как-нибудь летом поедем поглядеть на лаванду, помнишь?

— Договорились. Чувствуешь, как она пахнет?

— Пытаюсь.

— Представь, как она покачивается вокруг твоих коленей, а ты стоишь прямо посреди цветущего поля. Что ты слышишь?

— Птиц, — ответила Харриет. — Жужжание пчел.

— И я. Ну-ка, подумай. Чувствуешь запах?

— Да, такой свежий аромат лаванды, когда я растираю ее в пальцах.

— Продолжай.

— Лето. Пахнет сухой землей.

Лизетта подняла голову — к ним наконец подходил кто-то из санитаров. Нагнувшись, он осмотрел раненую и печально покачал головой.

— Недолго осталось, — прошептал он.

Это было ужаснее всего — услышать подтверждение тому, что минуты друга сочтены.

Харриет стала еще одним человеком, которого Лизетта любила, но не смогла уберечь. Еще одной из тех, кто уходит, оставляя ее горевать в мучительном одиночестве. Когда подруга закрыла глаза, Лизетта знаком показала санитару, чтобы он шел заниматься следующими жертвами. Она не хотела, чтобы он разделил с ней смерть Харриет, не хотела чувствовать на плече его сочувственную руку, не хотела слышать утешительных слов. Все эти выражения сострадания пусты и никчемны — ей уже доводилось терять близких, и она знала: в таком горе не помогает ничего. Ничего! Лишь время.

— Мисс Форестер? — негромко окликнул Джепсон.

— Простите.

— Что вы испытываете, думая о том дне?

Лизетта смерила его сердитым взглядом. Как такое сформулировать?

— Злость, мистер Джепсон. И горечь. Невинная жизнь — оборванная так глупо и бессмысленно. Ровно так же было и с моими родителями. Эти чувства мне знакомы, мне пришлось научиться скрывать их — ни с кем не делить боль. У всех своих забот хватает. А Харриет оказалась единственной погибшей от бомбежки в тот день. Почему? Зачем?

— Такими мыслями легко себя довести, так что и впрямь с ума сойдешь, — предостерег Джепсон.

— Вот именно. Потому-то я и не думаю об этом. Не даю себе возможности об этом думать.

— Я слышал нечто похожее от ветеранов войны. Единственный способ, каким им удается защититься от невыносимой боли. Странно, что после всего, что вы видели и пережили, вы ходите домой прежним маршрутом и все еще назначаете встречи близ вокзала Виктория.

Лизетта пожала плечами.

— Молния в одно и то же дерево два раза не ударяет.

— Или вас возбуждает угроза гибели? — поинтересовался капитан.

Девушка никогда прежде об этом не думала.

— Нет, не возбуждает.

— Но вы явно не пугаетесь подобной возможности.