От нечего делать Полковник закурил и стал ждать. У него было очень неприятное ощущение: ему казалось, что он запачкает взгляд, если станет шарить по углам этой вонючей, засаленной, покрытой липким налетом берлоги.

Минуты через две Берсеньев вернулся, пуще прежнего шаркая ногами и неся перед собой нечто завернутое в грязноватую тряпицу. Подойдя, он протянул этот предмет Полковнику. Тот отстранился.

— Тряпку оставьте себе.

Старик с выводящей из душевного равновесия медлительностью развернул трясущимися руками тряпку, вынул оттуда и протянул Полковнику большой черный пистолет, держа его за ствол, как будто сдавался в плен. Полковник взял пистолет за рукоятку. Рукоятка показалась ему слегка жирной, но это была всего-навсего смазка, которую Полковник по старой памяти не считал грязью. Он поставил портфель между ног, снова вынул из кармана душистый носовой платок и насухо вытер пистолет. Это была «беретта» — оружие несколько тяжеловатое для того, чтобы носить в кармане, но зато мощное, безотказное и, что было ценнее всего в данном случае, страшное даже на вид. Полковник проверил обойму — она оказалась полной, — а потом, искоса поглядев на Берсеньева, быстро, прямо на весу, разобрал пистолет и придирчиво осмотрел все, что поддавалось осмотру. Берсеньев придал лицу оскорбленное выражение, но Полковник не обратил на это внимания. Боек оказался в полном порядке — так же, впрочем, как и все остальное. Полковник удовлетворенно кивнул.

— Для себя берег, — неожиданно заявил Берсеньев.

Полковник вежливо приподнял левую бровь.

— Это зачем же? — рассеянно поинтересовался он, ловко собирая пистолет.

— Ну как это — зачем? Вы же офицер, должны понимать… Если станет совсем невмоготу, тогда… Ну, вы понимаете, надеюсь.

— Не вполне, — сказал Полковник, выпрямляясь и засовывая пистолет сзади за пояс брюк. — Впервые вижу человека, которому, чтобы застрелиться, нужно целых семнадцать пуль. Хватило бы и одной, вы не находите? И потом, стреляться — это не для вас. У вас кишка тонка, Берсеньев. Вы умрете от цирроза печени в больнице для бедных, и вас похоронят в пластиковом мешке за счет муниципалитета. Так что пистолет вам ни к чему, не стоит о нем жалеть.

— А вы жестокий человек, — с разыгранным удивлением промолвил Берсеньев.

— Как будто это для вас новость… Да и вы, насколько я помню, в свое время были немногим лучше; Вот ваши деньги, прощайте. Надеюсь, больше мы не увидимся.

— Покорнейше благодарю, — видимо, что-то спутав, с поклоном сказал Берсеньев и тут же, спохватившись, добавил: — Накинуть бы чуток, а? Вещь-то хорошая! Ведь в последний раз видимся, Александр Евгеньевич! Ведь вам это — тьфу, а мне, старику, радость…

— На паперть ступайте, — сказал ему Полковник, — а я нищим не подаю. На деньги, которые вам когда-то платили, можно было обеспечить себе достойное существование. Кто же виноват, что вы все пропили?

— Что вы мне платили? Что?! — неожиданно тонким, визгливым голосом во всю глотку заорал Берсеньев. — Кровавые подонки! Рыцари плаща и кинжала! Вы меня использовали! Вы втоптали в грязь мое доброе имя, лишили меня дворянской чести, а теперь попрекаете теми жалкими грошами, которые дали взамен! Будьте вы прокляты! Отдайте мне мои деньги! Это цена крови! Верните пистолет!

Он еще что-то кричал, но Полковник уже захлопнул за собой обшарпанную дверь и двинулся прочь по тускло освещенному коридору.