— Я разговаривал с врачом. Он божится, что через неделю вы будете как огурчик. С местной полицией тоже все улажено.

— Наш пострел везде поспел.

— Работа такая, — повторил Полковник. — Собачья работа… А главное, я здесь совсем один, и мне надо все это остановить, пока этот ваш русско-украинский интернационал не добрался до девчонки. А, Юрий Алексеевич? Может быть, я уже начинаю вам нравиться?

— Идите к черту, — сказал Юрий. — Я больной, я спать хочу. Меня, между прочим, здесь еще ни разу не кормили.

Полковник встал, подхватив с пола свой портфель.

— Подумайте, — сказал он, протягивая Юрию свою визитку. — Неделя на раздумья у нас с вами есть.

Пока вы выздоровеете, пока они залечат свои синяки… Вы отдыхайте, а я пока прокачусь по Европе, тряхну стариной и, быть может, сумею опередить ваших знакомых. Выздоравливайте, Юрий Алексеевич. Охрана у палаты пока останется — на тот случай, если ваши «приятели» захотят вернуться и довести начатое дело до конца.

Он повернулся и направился к двери. Юрий хотел его окликнуть, но передумал. Что, в самом деле, он мог сказать: Полковник, вы мне нравитесь? Смешно, ей-богу…

Полковник вышел, так и не оглянувшись, а через минуту, когда Юрий задремал, ему принесли обед.

Глава 8

Паштет прервал связь и рассеянно повертел мобильником. Корпус аппарата треснул в двух местах, одна из трещин наискосок пересекала окошко дисплея. Вид у аппарата был такой, словно его положили на асфальт и хорошенько наступили ногой; оставалось только удивляться, как он после этого еще работает. «Надо бы корпус поменять», — подумал Паштет и сунул аппарат в карман новенького французского пиджака, купленного буквально накануне в первом подвернувшемся магазине.

Разговор, на который он так рассчитывал, увы, не оправдал надежд. Он лишь усилил его сомнения. Жена утверждала, что Юрченко ее не видел, что это не она его спугнула и что у нее и в мыслях не было предупреждать этого скользкого прохвоста о том, что в Бельгию по его душу отправилась целая международная делегация во главе с Паштетом. Впрочем, в то же самое время она не отрицала теоретической возможности того, что Юрченко мог ее случайно засечь, но не подать виду. И потом… В общем, слишком сложные, слишком тонкие у них с супругой были отношения, чтобы Паштет мог расспрашивать ее с пристрастием. «Я сказала тебе все, что знаю, — заявила она в конце. — Оправдываться без вины я не стану. Раз уж так вышло, ничего не поделаешь. Плюнь на все, Пашенька, и возвращайся, я соскучилась».

Паштет докурил сигарету, поглядывая на стеклянную витрину кафе. Сквозь отмытое до скрипа стекло ему был отлично виден накрытый клетчатой скатертью столик, за которым сидели Хохол, Грицко и Долли. На глазах у Паштета к столику подошла официантка, расставила тарелки с едой и удалилась, пугливо косясь на странных посетителей. Паштет безрадостно усмехнулся: официантку можно было понять. Многочисленные нашлепки из пластыря, которыми была изукрашена вся компания, бросались в глаза даже с улицы; в сочетании с русской речью и развязными манерами они должны были производить устрашающее впечатление на любого законопослушного иностранца. «Хорошо дерется, сволочь, — подумал Паштет о незнакомце, напавшем на них в доме Юрченко. — И бокс знает, и какую-то спецподготовку прошел… Интересно, кто он такой? Откуда свалился на наши головы? Какой-нибудь приятель Юрченко? Или просто эмигрант, подрабатывающий сторожем? Дичь какая-то, ей-богу. Не бывает тут никаких сторожей, это не Россия. Тут у них полиция, секьюрити всякие… Какие еще, к черту, сторожа… М-да… Думай не думай, а получается, что Хохол прав: тут дело нечисто.