Ощущая, как неуёмная, распирающая и выворачивающая наизнанку злость охватывает нутро, княжич поднялся из за стола. Оставив друзей, сам углубился в сумрачную избу, улёгся на выстеленную шкурами лавку, закрыл глаза, вдыхая тяжёлый, пропитанный шерстью и теплом от огня воздух, слушал, как гудят высокие голоса мужей, смешки женские, как шумит кровь в ушах и бухает сердце. Княжич утонул в вязком, как кисель, воспоминании, возвращаясь мыслями в тот самое утро, в шатёр хана. Не подозревая ничего, Арьян нашёл Мирину в объятиях этого змея. Тогда его скрутило чёрной воронкой непонимание, удивление и вместе с тем неверие. Он даже не мог разжать пальцы, выпустить полотно, его ступни пристыли к полу, и он не смог сделать и шага, смотря на обнажённую княжну. Арьян отчётливо помнил плавные изгибы её тела, перламутровую кожу упругих грудей, плоский живот, гладкую, как шёлк, кожу бёдер, икр, её стройные ноги. Она как из сладкого сна, от которого не желалось пробуждаться, а хотелось остаться и вдоволь насытиться ею, хотя бы взглядом. Удары сердца участились, разливая по телу огненную лаву, толчками отдающуюся в ушах, одурманивающую. Мыслить уже невозможно, и воспоминания текут, как спокойная река, омывая берега и уступы, и вот возникает перед ним новый образ. Густой изумрудный лес, омытый свежим холодным светом, Мирина, оставшаяся с Векулой и Мечеславом, и последнее, что врезается в душу, это удивлённый взгляд, растерянное молчание, невысказанные слова. Всё это волнами бьёт о грудь Арьяна, одна за другой, и вот река уже несётся, набирая силы и мощь, и удержаться невозможно, мощные толчки опрокидывают его из стороны в сторону, пока не топят в самые недра. А потом холод и тишина. Пребывая во власти покоя, Арьян слышит сквозь толщу сбившиеся рваные дыхания и ударяющие в самый живот сладострастные стоны, приглушённые, тихие – видно кто то из чернавок всё же остался в гриднице, став в эту ночь кому то усладой. Думает Арьян и проваливается в сон. Изба и стены бревенчатые погрузились во тьму, закачались, утрамбовывая мечущееся сознание в пустоту, пряча от терзающих на части чувств, ставших неуправляемыми совсем. Его терзало одно – то, что княжна в чужих руках, не в его. Чужие руки теперь её ласкают, целуют губы… В груди начинает печь, ломить в висках, а дыхание становится хриплым. Он провалился в огненную воронку, пропадая, стираясь в пепел, оседая чёрным осадком на самое дно безмолвия.

Арьян открыл глаза и вскочил с лавки, будто от сильного толчка, понимая через туман, что уснул. Снилось что то тёмное ужасно, втягивающее его вглубь, и он всё никак не мог выбраться. Кошмары стали сниться часто. Рубец на боку заколол, и Арьян скривился – вчерашняя разминка сказывалась. Сердце колотилось бешено, и сквозь шум крови княжич, наконец, осмотрелся. Первые девственные утренние лучи брезжили в высоких прорубах. Он был здесь не один, другие мужи, что остались вчера за столом, также лежали по лавкам и ещё спали, среди них Арьян мутным взором вырвал из полумрака у стен огненную голову Заримира. На его груди распласталась та самая русоволосая голая чернавка, чей голос он и слышал. Арьян пронизал пальцами отросшие волосы, шумно выдохнул, окончательно приходя в себя. Впереди ещё целый день до отбытия. Целый мучительный день, и его нужно как то пережить. Вся выдержка и терпение полетели в бездну, Арьян, наверное, впервые испытывал на себе дерущую нутро, словно тысячи когтей коршунов, ревность, от которой горело всё, она не давала покоя, испепеляла жаждой, нетерпением, злостью. Теперь он знал, как пахнет безумие, какой вкус имеет ревность – вкус гари и горечи. Это изматывало страшно, источало с каждым мигом, превращая его в тень.

Поправив сбившуюся во сне косоворотку и пояс, Арьян пошатывающейся походкой вышел из своего укрытия, всё ещё сонный и во хмелю прошёл к столу. Вчера славно посидели, голова почти не гудела, зато пересохло горло так, что язык к нёбу приставал.

Векула и Мечеслав его встретили приветственными кивками и рукопожатиями, усадили за стол, понимающе кивая, придвигая холодного сбитня.