|
Но поэтическое вдохновение обмануло Вергилия. У Августа родилась дочь — и какая еще дочь! «Может быть, что такая, чуть не комическая, ошибка и помешала впоследствии Вергилию объясниться. Он охотно оставил покров неясности над своим не исполнившимся пророчеством» (С. 207–210). Буасье не хочет ручаться за полную вероятность подобных объяснений, да в этом и нет никакой необходимости. Вергилий — поэт, а поэтические полеты, без сомнения, неуловимы. Для нас важно то, что Буасье ни на минуту не хочет становиться на стороне тех, кто у язычников ищет и даже находит то, чего там вовсе нет. Не имеет сходства Буасье и с теми писателями-богословами, которые, говоря о приготовлении мира к царству Мессии, находят следы этого приготовления у всех народов, во всех религиях, в лучших религиозных проявлениях, с самых древнейших времен: как будто бы люди времен Христа, апостолов, словом — первоначального распространения христианства, знали все существовавшие тогда мертвые и живые языки, читали все лучшие книги, когда-либо и где-либо существовавшие (Деллингер, Прессансе). Буасье ограничивается первым веком христианской эры в истории Рима и Римской империи, заглядывая лишь очень немного назад и вперед, и в этом веке указывает и находит те элементы, из которых сложилась в высшей степени благоприятная среда для принятия благовестия Христова. Нужно еще знать, что хотя Буасье говорит в сочинении о римской религии, но так как в это время Рим был сосредоточием общего религиозного движения эпохи, то он в то же время дает ясные понятия о всем круге религиозного состояния человечества в язычестве, по крайней мере, культурного человечества.
Наконец, тот же автор решительно отличается от тех западных исследователей по римской истории I и II в., которые приходят к воззрениям тенденциозным и рационалистическим в области понимания христианства (Гаусрат). В настоящее время редко можно встретить писателя, изучающего ту же эпоху, какую изучает и Буасье, который бы не старался объяснить происхождение христианства естественным путем. Все они приходят к тому заключению, что христианство есть экстракт лучших воззрений, выработанных еще до христианства совокупными усилиями всей тогдашней языческой среды. Если данный писатель и не говорит этого прямо, однако же всегда чувствуется, что для него эта мысль совершенно несомненна. Даже русская литература не прочь поиграть с этой темой, но, разумеется, с величайшей осторожностью. Буасье в этом отношении составляет счастливое исключение, тем более замечательное, что он не преследует никаких узко апологетических целей. Как судит он об отношении христианства и язычества, понимаемого в смысле наилучших его проявлений, о том могут давать знать следующие мысли, встречаемые в его сочинении. В предисловии автор говорит: «С вопросами, более или менее касающимися религии, надо обходиться крайне осторожно; редко бывает, чтобы к ним приступали совершенно свободно». Одни смотрят на языческий мир слишком мрачно. «Другие, напротив, исключительно обращают внимание на великие принципы, изложенные философами, не спрашивая себя о том, прилагались ли они к жизни или нет; они рисуют тогдашний мир в самых увлекательных чертах и ставят древнюю мудрость так высоко, что переворот, совершенный христианством, становится как бы ненужным, и начинает даже казаться, что подобного переворота вовсе не было и новая религия не что иное, как естественное продолжение древних религий и философских учений. Подобные преувеличения противны здравому смыслу и опровергаются историей. Могу обещать, что в моем сочинении их не встретится» (С. VII). В заключительных словах к своему сочинению автор снова возвращается к этому же вопросу и с той же уверенностью высказывает свою прежнюю мысль. «Я не согласен с теми, кто говорит, что религиозное движение (I и II вв. в язычестве) произвело христианский переворот, который будто бы вполне им и объясняется. Христианство пользовалось им, но не вышло из него, происхождения его следует искать не здесь; утверждаясь в Империи, оно приносило учение, которое было неизвестно Риму и которое ему было несколько трудно понять. |
