Джоан Ито Барк. Хризантема
Ветер с грохотом покатил пустой мусорный бак по темной улице Токио, подбросил в воздух и швырнул о садовую стену. Шум разорвал тяжелые оковы снотворного, и Мисако вознеслась в ночной тьме, сухим листом кувыркаясь в воздухе над скопищем незнакомых людей. Они махали руками и звали ее; резкие голоса выкрикивали имя Хидео, твердили что-то такое, что никак не хотелось слышать. Плотно зажав уши, она отдалась на волю ветра и полетела, крутясь и переворачиваясь, еще дальше ввысь, в непроглядный чернильный мрак. Наконец, наигравшись, ветер опустил ее на илистый берег бушующей реки. Черная вода заливала ноги, проливной дождь барабанил по голове. Кровь оглушительно застучала в ушах, по телу прошла волна тошноты. Выпростав руку из-под одеяла, Мисако нащупала выключатель, и белый потолок, покачнувшись, обрел резкость. Она рывком села в постели, обвела комнату испуганным взглядом. Никакой воды, все знакомо и привычно. Гроза бушевала снаружи, за окном, дождь тяжело долбил по крыше, побеги бамбука стучали по запертым деревянным ставням. Мисако откинулась на подушку и попыталась отделить сон от реальности. Буря была настоящая, о тайфуне предупреждали еще днем. Поэтому они со свекровью нисколько не удивились, когда Хидео сказал по телефону, что переночует в конторе. Во время непогоды или забастовок на железной дороге большинство токийских офисов превращались в импровизированные гостиницы. Впрочем, Мисако подозревала, что на работе его удерживал не столько риск опоздать на следующее утро, сколько ночной турнир по маджонгу. Мать же Хидео, напротив, приходила в восхищение от трудолюбия сына и рассыпалась в похвалах каждый раз, когда он задерживался, что случалось в последнее время все чаще. Женщины пообедали, посидели у телевизора. Вечер тянулся как обычно, но потом случилось страшное. Шел уже двенадцатый час, Мисако доставала постельное белье из стенного шкафа, как вдруг перед глазами вспыхнуло отчетливое видение. Тускло освещенные стены в темно-красных тонах, ее муж и незнакомая женщина, обнаженные, сплелись в объятиях на высокой европейской кровати. Хидео стонет и мерно раскачивается, прижимаясь к телу женщины. Пораженная ужасом, Мисако упала на колени. Стеганое одеяло, невинно лежавшее рядом на соломенной циновке татами, внезапно обрело черты жаркой багровой комнаты из видения, а хлопчатобумажный матрас футон для супружеской постели будто стал частью кровати, на которой страстно извивались любовники. Это длилось всего секунду-другую, но Мисако успела разглядеть все подробности, включая полупустую бутылку виски на столике у кровати и даже знакомую родинку на левом плече Хидео. Ноги женщины сомкнулись у него на спине. Мисако стало дурно. Отчаянно пытаясь забыть ужасную картину, она проглотила сразу две таблетки снотворного и, проваливаясь в глубокое забытье, успела еще вспомнить широкие уродливые ступни неизвестной соперницы. Сливаясь с шумом грозы, снизу из прихожей донеслось два удара стенных часов. Мисако уткнулась в подушку, чтобы заглушить рыдания и не потревожить свекровь, спавшую за тонкой перегородкой. Видений не случалось давно, практически с детства. Мать в свое время объясняла их чрезмерным воображением девочки, однако в ее теории концы с концами не сходились, поскольку обычно то, что видела Мисако, как потом выяснялось, происходило на самом деле. Тем не менее доказать что-либо матери было невозможно, она лишь сердилась и обвиняла дочь во лжи. Мисако, как могла, старалась обуздать свой странный дар, изо всех сил зажмуривалась и думала о чем-нибудь другом. Мать говорила, что подобную чепуху лучше всего отгоняют арифметические упражнения. Дважды два — четыре. Четырежды четыре — шестнадцать. Восемью восемь — шестьдесят четыре. Постепенно девочка настолько овладела этим приемом, что могла заставить видения исчезнуть в тот же миг, как они являлись. С возрастом она уже применяла его почти машинально, не ощущая практически ничего, кроме внезапно возникшего желания повторить таблицу умножения. |
