В ее широко открытых глазах сияла искренняя любовь. В тот вечер она заснула, чувствуя себя совсем большой, почти взрослой.

Кэйко нежно дотронулась до воскового лица покойного и наконец дала волю слезам.

— Конечно, папа, я все сделаю, — прошептала она.

Вместо того чтобы отдыхать, как распорядилась Кэйко, монах из Камакуры снова отправился в сад Симидзу, где с помощью смотрителя разобрал временный алтарь и возвратил все принадлежности на место, войдя в храм через задние ворота. Вернувшись за урной с прахом, которая оставалась в привратницкой, он прикрыл ее темной тканью, чтобы не привлекать внимания прохожих на улице.

Помещение за алтарем представляло собой, по существу, склеп, воздух здесь был спертый и наводил на мысли о кладбище. Живописные панели на низком потолке изображали Будду и святых. Старинные раздвижные двери были расписаны цветами и птицами. Вдоль стен шли полки с пыльными статуями разной степени сохранности, а также сосудами всех форм и размеров, где хранился кремированный человеческий прах и прочие следы давно ушедшей жизни. Одна из стен пестрела пожелтевшими фотографиями солдат и моряков — прихожан, погибших на войне.

Войдя в комнату, монах встал на колени и опустил урну рядом с собой на почерневшую от времени, потрепанную татами. Вытащил из рукава салфетку, тщательно протер свободное место на самой нижней полке, затем осторожно поставил туда ящичек, обтянутый белым шелком. Своим цветом он резко выделялся в общем сумраке. Тем не менее Кэнсё был удовлетворен: этот неприметный уголок как нельзя лучше подходил для неизвестных останков.

Во время поминальной молитвы Кэйко стояла на коленях справа от гроба. Скажи ей кто-нибудь накануне, что суеверная неприязнь, которую она чувствовала к долговязому монаху, всего за один день перерастет в нечто граничащее с восхищением, она бы только посмеялась. Поскольку бедняга Тэйсин совершенно расклеился и при подготовке к погребению лишь неразборчиво что-то бормотал сквозь слезы, гостю из Камакуры пришлось взять отправление положенных обрядов в свои руки. Дочери покойного доставляло большое облегчение видеть, что он постоянно держится рядом с толстяком и ненавязчиво подсказывает ему, что делать. В результате, несмотря на собравшуюся толпу и общую суматоху, первая ночь службы прошла как полагается.

Желающие проститься с настоятелем непрерывным потоком шли через храм, часто задерживаясь внутри большую часть ночи. Зал, где стоял главный алтарь, был настолько заполнен людьми, сидевшими рядами на циновках, что некоторым приходилось оставаться в коридоре. Цветы все прибывали и прибывали, заставляя молящихся потесниться, чтобы освободить место для новых ароматных букетов. Молитвы звучали не умолкая, над головами стоял дым от благовоний. Всюду мелькали белые платки, прижатые к глазам, люди качали головами, потрясенные трагическим событием, словно не веря в реальность происходящего.

Целая армия женщин в передниках сновала между кухней и залом, доставляя бесконечные подносы с чаем и печеньем. Другие мыли посуду, болтая между собой с певучим ниигатским говором. В кухню то и дело входили разносчики с корзинами съестного и очередными букетами цветов. В храме стояли такой шум и суета, что даже крысы опасались выходить из своих нор.

Как верный ученик, Тэйсин не желал отходить от гроба Учителя и ближе к утру так и заснул у его ног. Вначале он не собирался спать, хотел просто посидеть в одиночестве, когда все уйдут. Неразбериха, не прекращавшаяся с тех пор, как прозвучала ужасная новость, бередила его душу. Он по-прежнему стонал, не в силах унять страшную боль. Почему все случилось так внезапно? Как справиться с тяжкой ответственностью, обрушившейся на плечи? Лучше бы умер он сам.

В зале, где стоял алтарь, было тепло, в воздухе стоял густой тяжелый аромат цветов и благовоний. Тэйсин сидел, гладя рукой сосновые доски, и предавался тягостным мыслям. Умер! Учитель на самом деле умер! Монах в отчаянии опустил голову на гроб и затрясся в рыданиях.