— Нет! — порывисто воскликнула Арсена, отталкивая бумажку. — Мне от вас ничего не надо, кроме того, что вы мне обещали. Прощайте. Мы больше не увидимся. Отправьте меня в больницу, чтобы я могла умереть, никого не стесняя. Вы все равно не могли бы сделать из меня ничего путного. Такая важная дама, как вы, помолится обо мне; я довольна. Прощайте.

И, повернувшись, насколько ей позволял приковывавший ее к постели аппарат, она спрятала голову в подушку, чтобы ничего не видеть.

— Послушайте, Арсена, — сказала серьезным голосом г-жа де Пьен. — Я решила вам помочь. Я хочу сделать из вас честную женщину. Ваше раскаяние служит мне порукой. Я буду часто бывать у вас, я буду о вас заботиться. Настанет время, вы опять будете себя уважать, и этим вы будете обязаны мне.

И, взяв ее руку, она тихонько пожала ее.

— Вы до меня дотронулись! — воскликнула несчастная девушка. — Вы пожали мне руку!

И, прежде чем г-жа де Пьен успела отдернуть руку, она ее схватила, покрывая поцелуями и слезами.

— Успокойтесь, успокойтесь, моя дорогая, — говорила г-жа де Пьен. — Не говорите мне больше ничего. Теперь мне известно все, и я знаю вас лучше, чем вы сами себя знаете. Я буду лечить вашу головку… вашу сумасбродную головку. Вы будете меня слушаться, я этого требую, совершенно так же, как вы слушаетесь другого вашего доктора. Я вам пришлю моего знакомого священника, вы его послушаете. Я поищу для вас хороших книг, вы будете читать. Мы будем иногда беседовать. Когда вы совсем поправитесь, мы подумаем о вашем будущем.

Вернулась сиделка с аптечной склянкой. Арсена все еще плакала. Г-жа де Пьен еще раз пожала ей руку, положила сверток с золотыми на столик и вышла из комнаты, пожалуй, еще более расположенная в пользу своей духовной дочери, чем до того, как она услышала ее странную исповедь.

Почему это, сударыня, всегда любят беспутных? Начиная от блудного сына и кончая вашей собачкой Диаманом, которая всех кусает и несноснее которой я не встречал животного, чем меньше кто заслуживает симпатии, тем легче он ее снискивает. Тщеславие, сударыня! Это чувство не что иное, как тщеславие! Мы радуемся преодоленной трудности! Отец блудного сына победил дьявола и отнял у него добычу, вы, с помощью пирожных, восторжествовали над дурными задатками Диамана. Г-жа де Пьен гордилась тем, что победила порочность куртизанки и своим красноречием разрушила преграды, воздвигнутые двадцатью годами обольщения вокруг бедной одинокой души. А потом, быть может, — надо ли об этом говорить? — к гордости от этой победы, к удовольствию от доброго дела примешивалось чувство любопытства, которое подчас испытывает добродетельная женщина, знакомясь с женщиной иной породы. Когда в гостиную входит певица, я замечал, как странно на нее смотрят. Всего внимательнее ее разглядывают не мужчины. Ведь вы сами, сударыня, последний раз в Театре комедии рассматривали в бинокль сидевшую в ложе актрису из «Варьете», на которую вам указали. «Как это можно быть персианином!» Сколь часто задают себе подобные вопросы!

Итак, сударыня, г-жа де Пьен много думала о мадемуазель Арсене Гийо и говорила себе: «Я ее спасу».

Она направила к ней священника, и тот увещевал ее покаяться. Покаяние было нетрудным делом для бедной Арсены, которая, кроме немногих часов великой радости, видела в жизни одни лишь невзгоды. Скажите несчастному: вы сами виноваты, — он будет с вами вполне согласен; и если в то же время вы смягчите упрек, даря ему некоторое утешение, он вас благословит и обещает вам на будущее время все что угодно. Какой-то грек сказал, или, вернее, Амио сказал за него, такие слова:

В презренной прозе это сводится к афоризму, что в несчастье мы становимся тихими и кроткими, как ягнята. Священник говорил г-же де Пьен, что мадемуазель Гийо весьма невежественна, но что душа у нее неплохая, и он твердо надеется на ее спасение.