— Но я ее видела в церкви… и потом, доктор… вы знаете мою слабость; я создаю себе целую повесть по лицу человека, по его взгляду… Смейтесь, сколько вам угодно, я редко ошибаюсь. Эта бедная девушка недавно молилась за свою больную мать. Ее мать умерла… И она потеряла голову… Отчаяние, нужда толкнули ее на этот ужасный поступок.

— Как вам угодно. Да, действительно у нее на темени имеется выпуклость, указывающая на экзальтацию. Все, что вы говорите, вполне правдоподобно. Я вспомнил, что над ее складной кроватью висит буксовая веточка. Это свидетельствует о благочестии, не так ли?

— Складная кровать? Ах, боже мой! Бедная девушка!.. Но, доктор, у вас опять ваша нехорошая улыбка! Я говорю не о том, благочестива она или нет. А я чувствую себя обязанной помочь этой девушке потому, что я виновата перед ней…

— Виновата?.. Понимаю. Вам, может быть, следовало устлать улицу матрацами, чтобы она не ушиблась?

— Да, виновата. Я видела, в каком она положении, мне следовало послать ей пособие; но бедный отец Дюбиньон был нездоров, и…

— У вас, должно быть, очень неспокойна совесть, если вы считаете, что недостаточно давать, как вы это делаете, всем, кто у вас просит. По-вашему, надо еще разыскивать самой застенчивых бедняков. Но не будем больше говорить о сломанных ногах или, вернее, скажем еще два только слова. Если вы берете под свое высокое покровительство мою новую пациентку, велите ей дать кровать получше, сиделку на завтра — на сегодня довольно будет кумушек, — бульон, лекарства и так далее. И еще было бы неплохо, если бы вы к ней прислали кого-нибудь из ваших аббатов, человека с головой, чтобы он ее отчитал и подправил ей психику, как я ей подправил ногу. Это особа нервная; могут быть осложнения… Вы были бы… конечно, да, вы были бы самой лучшей наставницей; но у вас найдется лучшее применение для ваших проповедей… Я кончил. Половина девятого. Ради бога, начните ваши оперные сборы. Батист принесет мне кофе и Журналь де Деба. Я сегодня носился целый день и даже не знаю, что делается на свете.

Прошло несколько дней, и больная чувствовала себя немного лучше. Доктор жаловался только, что ее душевное возбуждение не утихает.

— Я не очень-то полагаюсь на всех этих ваших аббатов, — говорил он г-же де Пьен. — Если вам не слишком противно зрелище человеческого несчастья, а я знаю, что вы достаточно мужественны для этого, вы бы лучше успокоили это бедное дитя, чем любой священник от святого Роха, и лучше даже, чем доза латукового сока.

Госпожа де Пьен охотно согласилась и сказала, что готова идти вместе с ним хоть сейчас. Они отправились к больной вдвоем.

В комнате, где стояли три соломенных стула и небольшой стол, она лежала на хорошей кровати, присланной г-жой де Пьен. Тонкие простыни, мягкие матрацы, несколько больших подушек говорили о сострадательной заботливости, виновника которой вам нетрудно угадать. Молодая девушка, страшно бледная, с горящими глазами, лежала с откинутой рукой, и эта часть руки, видневшаяся из-под кофты, синяя от кровоподтеков, позволяла догадываться, в каком состоянии все тело. Увидев г-жу де Пьен, она подняла голову и сказала с тихой и грустной улыбкой:

— Я так и знала, что это вы пожалели меня. Мне сказали, как вас зовут, и я была уверена, что это та дама, которую я встречала около церкви святого Роха.

Я, кажется, уже говорил вам, что г-жа де Пьен утверждала, будто обладает даром узнавать людей по их лицу.