— Из окна? — сказал врач. — Если окно было высоко, то мне, вероятно, нечего делать.

Доктору больше хотелось обедать, чем производить операцию; но г-жа де Пьен настаивала, и, получив обещание, что с обедом подождут, он согласился последовать за Батистом.

Немного погодя Батист вернулся один. Он требовал белья, подушек и тому подобное. Кроме того, он сообщил мнение доктора:

— Это пустяки. Она поправится, если только не умрет от… я не помню, от чего это, он говорил, она может умереть, но только это кончается на «ос».

— Тетанос! — воскликнула г-жа де Пьен.

— Вот именно, сударыня; но, во всяком случае, очень хорошо, что господин доктор сходил туда, потому что там уже оказался один докторишка без практики, тот самый, который лечил маленькую Бертелло от кори, и та умерла после третьего визита.

Через час вернулся доктор; пудра с него пооблетела, а его чудесное батистовое жабо измялось.

— Этим самоубийцам, — сказал он, — положительно везет. На днях ко мне в больницу привозят женщину, которая выстрелила себе в рот из пистолета. Скверный способ!.. Она сломала себе три зуба и продырявила левую щеку… Немного подурнеет, вот и все. Эта вот бросается с четвертого этажа. Иной порядочный человек нечаянно упадет со второго и раскроит себе череп. А эта девица сломала себе ногу… Сломаны два ребра, много ушибов, и больше ничего. Как раз в нужном месте оказался навес, который смягчил удар. У меня это уже третий подобный случай с тех пор, как я вернулся в Париж. Она ударилась оземь ногами. Большая берцовая и малая берцовая отлично срастаются… Хуже то, что корочка у этого тюрбо совершенно ссохлась… Я боюсь за жаркое; к тому же мы пропустим первый акт Отелло.

— А сказала вам эта несчастная, что ее толкнуло на…

— О, я этих историй никогда не слушаю! Я их спрашиваю: ели вы перед этим? — и так далее и так далее, потому что это важно для лечения… Разумеется, когда кончаешь с собой, то всегда имеется какая-нибудь неосновательная причина. Вас бросил любовник, вас выселяет хозяин; кидаешься из окна, чтобы ему насолить. Не успеваешь долететь, как уже раскаиваешься.

— Она, бедняжка, наверно, раскаивается?

— Ну, еще бы! Она плакала и голосила так, что я чуть не оглох… А Батист — замечательный фельдшер; он куда лучше справлялся, чем какой-то подлекарь, который там был и чесал затылок, не зная, с чего начать… Всего обиднее для нее то, что если бы она убилась, она бы избавилась от перспективы умереть от чахотки; потому что у нее чахотка, это я ей гарантирую. Я ее не выслушивал, но facies меня никогда не обманывает. Так торопиться, когда стоит только чуточку подождать!

— Вы завтра ее навестите, доктор, не правда ли?

— Придется, раз вы этого хотите. Я ей уже пообещал, что вы ей поможете. Проще всего было бы отправить ее в больницу… Там ее бесплатно снабдят аппаратом для сращения ноги… Но при слове «больница» она начинает кричать, чтобы ее прикончили, все кумушки ей подпевают. А между тем, если нет ни гроша…

— Я возьму на себя расходы, доктор… Знаете, слово «больница» меня тоже невольно пугает, как этих кумушек, о которых вы говорите. К тому же везти ее в больницу сейчас, когда она в таком ужасном состоянии, это значило бы ее убить.

— Предрассудок! Чистейший предрассудок светского общества. Лучше, чем в больнице, нигде не может быть. Когда я заболею не на шутку, то меня свезут в больницу. Оттуда я и пересяду в ладью Харона, а тело свое подарю ученикам… лет через тридцать или сорок, разумеется.