|
Оставим это. То, о чем я сейчас хочу просить вас, — это одно обещание, в котором, я уверена, вы мне не откажете. Эта несчастная девушка готова раскаяться. Она с уважением внимает советам одного почтенного священника, который по доброте своей навещает ее. Мы вполне можем быть спокойны за нее. Вы, вы больше не должны ее видеть, потому что ее сердце все еще колеблется между добром и злом, а у вас, к сожалению, нет ни желания, ни, вероятно, возможности быть ей полезным. Видясь с ней, вы можете причинить ей великий вред… Поэтому я вас прошу дать мне слово не бывать у нее больше.
Видно было, что Макс удивлен. — Вы мне не откажете в этом, Макс; если бы ваша тетя была жива, она попросила бы вас о том же. Вообразите, что это она с вами говорит. — Боже правый, чего вы от меня требуете? Какой я могу причинить вред этой бедной девушке? Напротив, разве не обязан я, который встречал ее во времена ее безумств, не оставлять ее одну теперь, когда она больна, и больна очень опасно, если правда то, что мне говорили? — Такова, конечно, светская мораль, но это не моя мораль. Чем тяжелее ее болезнь, тем необходимее, чтобы вы перестали ее видеть. — Но примите в расчет, что раз она в таком состоянии, то и самая преувеличенная стыдливость не могла бы… Знаете, если бы у меня была больна собака и я бы знал, что видеть меня ей приятно, я считал бы, что поступаю дурно, оставляя ее околевать одну. Не может быть, чтобы вы не были того же мнения, вы, такая добрая и сострадательная. Подумайте об этом; с моей стороны это было бы поистине жестоко. — Сейчас я вас просила обещать мне это только ради вашей доброй тети… ради вашей дружбы ко мне… теперь я вас прошу об этом ради самой этой несчастной девушки… Если вы ее действительно любите… — Ах, умоляю вас, не сближайте же таких понятий, которых сравнивать нельзя! Поверьте, мне крайне больно противиться вам в чем бы то ни было; но, право же, меня обязывает к этому честь… Вам это слово не нравится? Забудьте его. Но только позвольте и мне, в свою очередь, умолять вас, из сострадания к этой несчастной… а также немного и из сострадания ко мне… Если я был виноват… если я отчасти несу ответственность за ее беспорядочную жизнь… я должен теперь о ней позаботиться. Покинуть ее было бы чудовищно. Я бы себе этого никогда не простил! Нет, я не могу ее оставить. Вы этого не станете требовать… — Позаботиться о ней есть кому. Но ответьте мне, Макс: вы ее любите? — Люблю… люблю… Нет… я ее не люблю. Это слово сюда не подходит… Любил ли я ее? Увы, нет. С ней я старался отвлечься от более серьезного чувства, с которым мне приходилось бороться… Вам это кажется смешно, непонятно… Ваша чистая душа отказывается допустить, чтобы можно было прибегать к такому средству… Так знайте, это еще не самый дурной поступок в моей жизни. Если бы мы, мужчины, не могли иной раз давать другое направление нашим страстям… быть может, теперь… быть может, я и сам выбросился бы из окна… Но я не знаю, что я говорю, и вы меня не поймете… я и себя-то плохо понимаю. — Я вас спросила, любите ли вы ее, — продолжала г-жа де Пьен, опустив глаза и слегка неуверенным голосом, — потому что, если бы вы… хорошо относились к ней, у вас должно было бы хватить мужества причинить ей некоторую боль, чтобы вслед за тем сделать ей великое благо. Конечно, разлуку с вами ей будет трудно перенести; но было бы гораздо хуже, если бы она сошла сейчас с того пути, на который почти чудесным образом ступила. Для ее спасения, Макс, она должна совершенно забыть о той поре, которую ваше присутствие напоминало бы ей слишком живо. Макс молча покачал головой. Он не был верующим, и слово «спасение», имевшее такую власть над г-жой де Пьен, говорило гораздо меньше его душе. |
