В затылке немножко полегчало.

Он ей нравится. Он нравится ей так, что она опасается, что влюбится в него. Если только он все правильно понял.

— Я не маньяк-убийца, — сообщил он на всякий случай, — и у меня нет жены и трех малюток.

— Как это вас никто до сих пор не слопал? — искренне удивилась она.

— Меня слопать трудно, — сказал он, быстро соображая, что делать дальше, — я очень осторожный. Близко никого не подпускаю.

Она кивнула:

— Правда, спасибо вам, Кирилл Андреевич.

— Пожалуйста, — ответил он, рассердившись, — не за что. Раз не хотите в отпуск, давайте попробуем с другой стороны.

— С какой стороны?

— С другой. Давайте проведем это ваше чертово расследование. Все равно без меня вы не справитесь. Отпуск нам не подходит, пусть будут трудовые будни.

— Какие будни, Кирилл Андреевич? — спросила она осторожно, рассматривая его, словно пытаясь на взгляд определить, не сошел ли он с ума. Он и сам хотел бы это знать. — Вы же послезавтра улетаете в Дублин.

— Я могу улететь в Дублин через неделю. За неделю мы выясним, что произошло с вашей бабушкой, вы проникнетесь ко мне уважением и благодарностью, и я этим воспользуюсь, чтобы вас соблазнить.

— Вы от меня без ума? — уточнила она.

— Вы мне даже не нравитесь, — сообщил он, — но у вас есть чувство юмора, характер, зеленые глаза, и вы знаете стихи «каждый выбирает по себе». Этого мне пока достаточно.

— Я еще говорю по-английски, играю на пианино и пеку изумительные плюшки, — доложила она голосом первой ученицы, — могу наизусть продекламировать стихотворение «Памяти Добролюбова». Девятый класс средней школы. Пушкин написал «Евгения Онегина», а Лев Толстой «Анну Каренину».

— Вы точно уверены, что не наоборот?

— Сто пудов, — сказала она сосредоточенно, и он захохотал так, как никогда не хохотал в ресторанах — громко и от души.

Он вообще никогда не делал на публике ничего такого, что могло бы поставить его в дурацкое положение. Он все время контролировал себя как будто со стороны, ему всегда было дело до того, кто и что о нем подумает.

Спохватившись и даже вроде устыдившись, он хлебнул горячего кофе, поморщился и быстро запил водой.

— Ну что?

— Я не очень понимаю, как все это будет, Кирилл Андреевич, — сказала она неуверенно, — а вы?

— А я понимаю. Вы привезете меня в Петергоф и скажете родственникам, что я и есть… ваш Кира. Вряд ли кто-то из ваших с ним знаком. Или знаком?

Она отрицательно покачала головой.

— Ну вот. Видите, какой я умный. Мы вместе попробуем определить убийцу, при условии, что было убийство и что родственники имеют к нему отношение. Если в конце недели мы не перегрызем друг другу глотки, значит…

Значит, расчет был правильным, и ты сможешь успокоиться и перестать искать среди ног, бюстов и акульего щелканья зубастых пастей кого-то, кто был бы тебе просто приятен, с кем можно было бы поговорить, кто никогда не станет называть тебя Кирой, с кем можно будет разделить Дублин, и уют старого отеля, и субботнюю утреннюю лень, и бутылку пива — одну на двоих — перед телевизором, и суматоху сборов на работу, и накатывающую временами усталость и безысходность.

Может быть, он даже расскажет ей про то, как ненавидит бедность, и как весь класс смеялся над ним, когда на физкультуре он пытался всунуть ноги в войлочных башмаках в ременные крепления доисторических лыж, и как недавно в Австрии он купил себе самые дорогие горные лыжи.