Отец собирался ложиться, когда закончив на первом этаже, Риган поднялся наверх. Тот, разумеется, не ожидал его увидеть, и на лице его, как всегда отразилось пренебрежительно-высокомерное выражение, которое медленно сползало по мере того, как лорд Эванс проникался видом старшего сына, чьи руки в прямом смысле были по локоть в крови. Сначала Риган думал, что будет убивать его медленно. Долго, не спеша и со вкусом, хотя бы за все то, что по воле этого ублюдка пришлось пережить его матери, но всего пара слов, брошенных отцом, заставили его передумать.

— Пошёл вон. Выглядишь, как свинья на забое.

По всей видимости, отец решил, что Риган в очередной раз подрался. Так не разговаривают с сыновьями, даже с незаконными. Так обращаются к тому, кого считают значительно ниже себя. Ничтожнее.

Риган осознал свершившийся факт, только когда отец тряпичной куклой повалился к его ногам. Пальцы ещё бессильно сжимались, теперь уже в пустоте, как несколькими секундами ранее на шее лорда Эванса. Постфактум он вспомнил хруст ломающихся под его пальцами позвонков и перевёл взгляд на лежащее у ног тело.

Да, он помнил всё. Всё, через что стоило перешагнуть и забыть раз и навсегда: бесчисленные оскорбления с самого детства, отношение к нему, как к человеку второго сорта. И то, чего видеть ему было не дано: слёзы матери по ночам, её отчаяние и страх, когда она оказалась беременной на улице. Это казалось слишком далёким и чужим, как если бы в воспоминаниях он переворачивал страницы чужой истории. К человеку, которого он только что убил, Риган не испытывал ненависти. Не испытывал любви. Всю свою жизнь он делал всё, чтобы заслужить уважение со стороны отца. Уважение, которого так и не добился, потому что для него всегда был с приставкой «не». Незаконный. Нелюбимый. Не к месту.

Сейчас Риган понимал, что даже вывернись он наизнанку, это бы ничего не изменило.

Перешагнуть. И забыть.

Именно это Риган и сделал, перешагнув через него и направляясь в коридор. Дверь в комнату отца он оставил открытой. Спускаясь по лестнице, ощущая хруст перил, ломающихся под собственными пальцами, сквозь пелену безумия он услышал пьяное бормотание, донесшееся снизу. Вернулся Захари.

Братец был, что говорится, в стельку. Принимая во внимание их внешнее сходство — каким образом папаше удалось заделать практически близнецов от двух разных женщин, Риган не понимал — он сейчас будто смотрел на себя в прошлом со стороны. Отчаяние, безнадежность и горечь, которую невозможно заглушить литрами алкоголя, ни выбить в самой отчаянной кабацкой драке. Захари запнулся о труп дядюшки Джона, навернулся прямо лицом вниз на пол, выругался и, приподнявшись на четвереньки, замер. Риган стоял неподвижно, наблюдая за сменой эмоций на лице брата. Он вдоволь насладился его беспомощностью, позволив побегать от себя по особняку, по комнатам которого в детстве бегали вместе. Перед тем, как закончить то, зачем пришел. Изменить брата и изменить себя. Навсегда.

Весна 1913 г…

Как назло, под нахлынувшими после сна воспоминаниями, Риган не обнаружил рядом с собой Ив. С утра и днем она практически постоянно сидела в каюте, обложившись книгами, картами и дневниками, но ближе к вечеру вышла прогуляться. В отличие от него, ей нравилось бродить по залитой солнцем палубе и любоваться бликами, играющими на морской воде. Судя по времени, солнце уже должно было зайти, и Риган, умывшись и одевшись, выбрался из каюты.

Её он заметил сразу, а если быть точным, узнал. Измененная, достаточно молодая. Странно, что он не почувствовал раньше — должно быть, увлечение Ив действительно перешло все допустимые границы. Смуглая темноволосая красавица стояла, облокотившись о поручни, и смотрела прямо на него. В светлых глазах искрилась насмешка и вызов.

— Не скучаете? — он оперся о перила рядом с ней, улыбнулся уголками губ. С молодыми измененными всегда весело, они ещё по-человечески искренние и наивные.