Немудрено. В Припяти навсегда восемьдесят шестой год, семидесятый год Советской власти.

– Ждали же Первого мая, готовились к празднику. Закупились, холодильники забили… Хорошо, что сразу после эвакуации приехали несколько бригад и спасли город от заражения – ток ведь сразу отключили, газ и воду тоже, это все начало гнить… Но вообще в Припяти до последнего времени находили какие-то запасы, консервные банки…

Взрыва почти никто не слышал. Ночь была, с субботы на воскресенье. Это и спасло многих – на станции почти никого не было. Сразу погиб только оператор насосных установок – он один там находился, Валерий Ходимчук, первая жертва Чернобыля. В Припяти все спали. Некоторые только слышали слабый отзвук взрыва да видели отдаленную вспышку: все-таки двадцать километров от энергоблока… Но несколько рыбаков как раз в это время возвращались с вечерней рыбалки. И они рассказывали, что у них были очень странные галлюцинации: например, переходят они через рельсы. И им кажется, что это барьеры, что надо очень высоко ноги задирать, чтобы их перешагнуть. Другие всякие глюки… Вероятно, это из-за очень сильного выброса, радиация может так подействовать в первый момент. Многие рассказывали про изменения сознания в зоне.

Вербицкий прав, изменения эти чувствуются и сейчас, когда фон уже практически безвреден и неощутим: то ли дело в необратимых изменениях, которые претерпели тут само время и пространство, то ли в том, что здесь так пусто. И так красиво при этом – природа, из которой исчез человек, принялась жадно и стремительно уничтожать дела его рук и поступает с ними так же безоглядно, как люди, не желавшие ждать от нее милостей, поступали когда-то с ней. Сила на силу, никаких обид. Здесь бурно и пышно цветет земля, растет трава, в реках плещется огромная рыба: кинешь буханку – разверзается воронка сомовьей пасти, и круглый хлеб исчезает в ней целиком. Тарковский мог только мечтать о такой натуре.

Кстати, с некоторых пор тут действительно стали снимать кино. В прошлом году, например, делали фильм о детях, сбегающих из дома: о том, что часто в их побегах виноваты жестокие родители. В финале была такая сцена: представьте, что все дети сбежали, что наши стадионы и детские площадки опустели… На том самом заросшем припятском стадионе посадили на трибуны несколько кукол и сняли довольно жуткий общий план. Куклы так до сих пор и сидят.

– Истинных масштабов, конечно, никто не знал. Их и потом не знали. Только главный инженер все понял и сразу вскрыл себе вены: спасли. Он умер в тюрьме, не дождавшись освобождения, а начальник станции – Брюханов – вышел, отсидел пять лет. Поняли, что он ни в чем не виноват… У меня с ним в Киеве квартира в одном подъезде, работает экспертом, еще в тюрьме начал получать предложения. Ну, в самом деле, что ж из него делать крайнего? Эксперименты считались настолько безопасными, что академик Александров, президент Академии наук, клялся приехать на четвертый энергоблок, поставить там себе раскладушку и ночевать. Правда, не приехал и не поставил.

А о причинах аварии до сих пор спорят: есть множество версий, одинаково убедительных. В конечном счете они сводятся к двум: одна связана с конструктивными недостатками реактора, другая во всем винит персонал. Так или иначе, Брюханов-то не физик, он нормальный советский хозяйственник,- торопился отчитаться к Первомаю, что добился небывалой экономии, что научился охлаждать реактор за сутки (тогда норма была – двое). На него подали воду… А реактор, вместо того чтобы охладиться, разогнался и разогрелся – и образовалась гигантская подушка пара, она-то и разорвала энергоблок. Всю верхушку как срезало. Самое странное, что ровно такой же эксперимент в марте того же года прошел на третьем энергоблоке – и без всяких эксцессов… Так никто и не знает, что это было, и не узнает, боюсь, в ближайшие полторы тысячи лет, пока не откроют саркофаг: к этому моменту завершится распад всех радиоактивных элементов так называемой топливосодержащей массы – расплава, который там внутри… Что там сейчас происходит – никто и представить не может.