Ну так вот: двадцать шестого апреля никто еще ничего не знал. Только к вечеру подали тысячу автобусов и за три часа вывезли весь город. Сказали, что на станции аварийная ситуация, что это на три дня и что к Первомаю все вернемся. Взять разрешали только деньги и документы… И вывезли в несколько ближайших городов, подселили в обычные семьи – никто, кстати, в этих семьях не возражал. Относились к нам, как во время войны к эвакуированным. Там прожили мы три месяца, в июле всем разрешили на несколько часов вернуться в Припять и быстро забрать самое необходимое. Но что это навсегда – мы и тогда не знали.

А потом дали всем квартиры в Киеве, в новостройках. Конечно, потеснили мы очередников… Но тогда обид не было. Обиды начались потом, когда чернобыльцам дали льготы. У них более длинные отпуска, например… Нас поэтому и на работу берут неохотно. Да и куда мы можем устроиться? На Украине специалисты нашего профиля не нужны, да и в России – только в Сосновом Бору. Наши разъехались по всей стране, добрались до Камчатки – я с некоторыми переписываюсь, знаю… И все как один говорят: если бы сейчас разрешили вернуться в Припять – вернулись бы все! Все до единого. Восстановили бы город, отремонтировали жилье… Но его, конечно, не восстановят никогда. Не потому, что заражен,- сейчас-то уже фон в пределах нормы. А просто работать здесь больше негде: станции-то нет. А лесников и дорожников в зоне много не нужно. Других предприятий нет – после аварии все позакрывалось. Сейчас и Славутич опустеет – там тоже жили только работники станции. А как бы мы все съехались сюда! Я же говорю, это был рай…

Да, рай. Жили люди в раю, не знали горя. Потом попробовали яблоко не с того дерева. И их выгнали.

Что было в райском саду после изгнания Адама и Евы? Я думаю, музей-заповедник.

Детский сад номер семь в Припяти, совершенно пустой, вечерней, теплой апрельской Припяти ровно пятнадцать лет спустя после взрыва на четвертом энергоблоке. Тут плачут люди с весьма крепкими нервами, и немудрено. Это был детский сад новейшего типа, огромный, светлый, двухэтажный, с прудиком во дворе. В прудике плавают две желтые пластмассовые рыбки, на дне лежит резиновая лягушка.

Конечно, на Припять было совершено несколько набегов. Это сначала, не считаясь ни с какими деньгами, весь город поставили на сигнализацию, его постоянно патрулировала милиция, искала и выселяла самых упрямых обитателей, не желавших уезжать (такие были). В первые годы – мои-то ровесники помнят – чернобыльской зоны боялись как огня, боялись до того, что и от приезжих киевлян старались держаться подальше. Машку Старожицкую, ныне ведущую журналистку «Киевского телеграфа» и организатора этой нашей поездки, в мае 1986 года не пускали ночевать ни в одну комнату в московском студенческом общежитии – она, видите ли, поехала посмотреть Москву на майские праздники; боялись, что заразит. Поэтому и Припять до известного момента не грабили. Но потом бывшие республики принялись стремительно нищать, голод оказался сильнее страха, и город постепенно разграбили, разворошили – нечего взять было только в детском саду. И потому с ним расправляется в основном природа.

Кроватки стоят стройными рядами. На стене висит отлично сохранившаяся памятка «Вам, родители». В музыкальной комнате на столе лежит раскрытый дневник воспитательницы «23.04.86. Разучивали песню «Добрый лес». Никто из организаторов экскурсий не клал этого журнала на стол, не раскрывал его на этой странице, не разворачивал на полу номер «Известий» от 24 апреля с первомайскими призывами ЦК КПСС… На втором году перестройки призывы еще имели место, более того – никогда еще Первомая не встречали с таким энтузиазмом. На кроватях сидят куклы, в которых пятнадцать лет никто не играл. С потолка свисают известковые сталактиты – протекает крыша.