Сейчас она поворачивает голову на звук и устало улыбается.

– Раймон? – улыбка становится чуть ярче, наполняясь жизнью и расцветая. – Ты в городе? Я не знала.

– Всё кончено, – Раймон проходит в центр гостиной, и Свеа тоже замечает грязные сапоги, но молчит.

– Что – кончено? – улыбка становится чуть напряжённой.

– Война.

Облегчённый выдох, и Свеа закрывает глаза. От близости её лица, такого спокойного сейчас, на миг становится тепло, и Раймон, не в силах сдержаться, протягивает руку и касается пальцами белой щеки. Кожа Свеа бархатистая на ощупь. Эта самая дорогая ткань, которую видел Раймон в Гленаргосте. Но почему глаза её всегда грустны? Все восемьдесят лет глаза её грустны…

– Спасибо… – так тихо, будто эта война была её собственной войной, хотя Свеа давно уже почти не занимается армией. Она помогала поначалу, стараясь сделать переход под новое начало безболезненным для всех, но едва солдаты признали нового командира – подала в отставку. С тех пор Раймон видел её только такой – усталой и потухшей. Двери её дома всегда открыты, но она никогда не встаёт навстречу, будто пламя внутри неё совсем иссякло.

На миг что-то надрывается в груди у наместника. В глазах отпечатываются усталые черты и опущенные веки. Он встаёт и одним длинным движением склоняется к Свеа, чтобы коснуться её губ.

Губы отставного командора холодные, но такие нежные. Они не двигаются, не отвечая на поцелуй, и, чуть отстранившись, Раймон видит тоску в голубых глазах.

– Не делай так, – спокойно и ровно, но этому голосу нельзя не подчиниться.

– Прости, – Раймон опускает голову, не зная, что ещё сказать. Не зная, что нашло на него и как исправить ошибку. Раньше со Свеа было легко. Теперь с ней неимоверно трудно, потому что стыдно и больно. И всё же каждый раз, когда он приезжает в Гленаргост, что-то неумолимо тянет его в этот дом. Заглянуть в эти глаза. Коснуться бархата кожи. Отвести взгляд, не смея просить о большем.

– Что теперь? – спрашивает Свеа, чуть отталкивая его от себя, и Раймон с тоской смотрит на соседнее кресло – пустое и холодное.

«Не знаю…» – хочет сказать он, но вдруг понимает, что не эти слова нужны сейчас Свеа.

Он молча подхватывает вампиршу за плечи и, вздёрнув, ставит на ноги.

– Пошли.

– Куда? – во взгляде Свеа лёгкое удивление, но именно это, наконец-то, делает её живой.

Раймону всё равно куда. Аккуратно убирая в сторону плед, он тащит Свеа к выходу.

В парке идёт дождь. Слабый и тихий, будто плачет небо. Они идут по аллеям, неуловимо похожим на Свеа – таким же состарившимся без срока, убранным золотом, но всё равно одиноким. Останавливаются у каких-то беседок. Кормят уток обнаружившимися в кармане Раймона старыми галетами. И там, у пруда, Раймон не выдерживает молчание, хоть оно и приятней в стократ всех чужих голосов.

– Говорят, Данаг на свободе, – соломинка, за которую наместник цепляется, чтобы услышать прежний бархатистый голос, от которого по спине пробежали мурашки.

– И ищет союзников, чтобы свергнуть Императора.

Раймон внимательно смотрит на подругу, ожидая, что та усмехнётся собственной шутке, но Свеа молчит.

Раймон берёт её под локти и чуть поворачивает к себе.

– Свеа… Посмотри на меня.

Свеа вскидывает голову и в самом деле смотрит – открыто и устало.

– Не впутывайся в это. Пожалуйста.

– Почему? – Свеа усмехается.