– Флана пишет, что, по слухам, в живых остались самые влиятельные, – ровно проговорил Хоукмун.

– Не может быть. Барона Мелиадуса ты, герцог, уничтожил лично, разрубил от плеча до паха собственным мечом!

Пару гостей это замечание принца Лонсона явно смутило. Он рассыпался в извинениях.

– Граф Брасс, – продолжал он, – уничтожил Адаза Промпа и еще нескольких. Шенегар Тротт тоже погиб, в Днарке, рядом с Рунным посохом. Остальные: Микошевар, Нанкенсин и иже с ними, тоже мертвы. Тарагорм погиб при взрыве, а Калан совершил самоубийство. Кто же тогда остался?

Хоукмун нахмурился.

– На ум приходят только Тарагорм и Калан, – сказал он. – Только их мертвых тел никто не видел.

– Но ведь Тарагорм погиб, когда взорвалась боевая машина Калана. Никто не выжил бы там.

– Ты прав, – улыбнулся Хоукмун. – Глупо даже и предполагать. Есть занятия получше.

И он снова заговорил о праздничных мероприятиях, назначенных на день.

Однако Хоукмун знал, что вечером отправится к руинам церкви и встретится с тем, кто называет себя графом Брассом.

Глава четвертая

В компании мертвецов

День клонился к закату, когда Дориан Хоукмун, герцог Кёльнский, лорд-хранитель Камарга, снова выехал на продуваемые мистралем болота, углубляясь в свои владения; он смотрел, как кружат алые фламинго, видел вдалеке стада белых быков и рогатых лошадей, наблюдал, как колышется зеленый и коричнево-желтый камыш, как вода в лагунах становится кроваво-красной из-за заходящего солнца, и вдыхал пронизывающий воздух, приближаясь понемногу к невысокому холму, где высились старинные развалины, руины, по которым карабкался плющ с фиолетовыми и янтарными цветками. Именно здесь, когда погас последний солнечный луч, Дориан Хоукмун сошел с рогатого коня и принялся ждать появления призрака.

Ветер трепал его плащ с высоким воротом. Ветер дул Хоукмуну в лицо и холодил губы. От него шерсть на спине лошади подергивалась рябью, словно вода. Он от души гулял по просторным заболоченным равнинам. Но когда дневные животные начали готовиться ко сну, а ночные еще не успели выйти на охоту, над великим Камаргом опустилась зловещая тишина.

Даже мистраль затих. Камыши больше не шуршали. Ничто не двигалось.

Хоукмун ждал.

Прошло довольно много времени, прежде чем он услышал топот копыт по влажной болотистой почве. Глухой топот. Он потянулся к левому бедру и высвободил из ножен широкий меч. Хоукмун был в доспехе. Стальной доспех в точности повторял контуры тела. Он откинул с глаз волосы и поправил простой шлем, такой же простой, как у графа Брасса. Перебросил за спину плащ, чтобы тот не сковывал движения.

К месту приближался не один всадник. Хоукмун внимательно прислушался. Стояла ночь полнолуния, однако всадники приближались с другой стороны от руин, и он их не видел. Он попытался сосчитать. Судя по звуку, четверо конных. Значит, самозванец привел союзников. Все-таки это ловушка. Хоукмун поискал укрытие. Единственное место, где можно было спрятаться, – сами руины. Он осторожно двинулся к ним, вскарабкался по старым, истертым камням, пока не решил, что его не увидят, с какой бы стороны ни подъезжали к развалинам. Только лошадь выдавала его присутствие.

Всадники поднялись на холм. Теперь он видел их силуэты. Они сидели верхом, выпрямившись в седле. Их позы дышали гордостью. Да кто же они такие?

Хоукмун заметил проблеск меди и понял, что один из них лжеграф. Однако на других не было столь приметных доспехов. Они поднялись на вершину холма и увидели его лошадь.

Он услышал, как его зовет граф Брасс:

– Герцог Кёльн?

Хоукмун не отозвался.

Зазвучал еще один голос. Как будто утомленный.