Послы прибывали из Скандии, Московии, Арабии, из земель греков и булгар, из Укрании, Нюрнберга и Каталании. Они приезжали в экипажах и верхом, прилетали в орнитоптерах, унаследовавших внешние черты летательных аппаратов Гранбретани. Послы привозили дары, произносили речи (и пространные, и короткие) и обращались к Хоукмуну так, словно он был полубогом.

В предыдущие годы народ Камарга полностью разделял их энтузиазм. Но в этом году по непонятным причинам речи послов не встречали таким количеством аплодисментов, как прежде. Хотя заметили это немногие. Лишь Хоукмун и Иссельда обнаружили это; происходящее их не раздосадовало, но вызвало глубокое изумление.

Наиболее цветисто из всех выступлений на древней арене для боя быков Эг-Морта звучали речи Лонсона, принца Шкарлана, кузена королевы Фланы и представителя Гранбретани. Лонсон был молод и горячо поддерживал политику королевы. Ему едва исполнилось семнадцать, когда состоялась битва за Лондру, лишившая его нацию всей злобной силы, и Хоукмун не вызывал у него ни малейшего негодования – напротив, принц считал герцога Кёльнского спасителем, вернувшим мир и здравый смысл его безумной родине. Принц Лонсон в своей речи выражал восхищение новым лордом-хранителем Камарга. Он перечислил великие подвиги той битвы, великие достижения воли и самодисциплины, стратегии и дипломатии, благодаря которым, как он сказал, будущие поколения сохранят память о Дориане Хоукмуне. Ведь Хоукмун не просто спас весь континент Европы – он спас Темную Империю от себя самой.

Сидя, по традиции, в ложе с иноземными гостями, Дориан Хоукмун слушал эту речь со смущением, надеясь, что она скоро закончится. На нем красовался церемониальный доспех, такой же пышный, сколь и неудобный, и у него страшно зудела шея. Было бы невежливо во время речи принца Лонсона снимать шлем, чтобы почесаться. Хоукмун смотрел на народ, сидевший на гранитных ступенях амфитеатра и на траве вокруг арены. Хотя большинство с одобрением слушало слова принца Лонсона, некоторые переговаривались и глядели хмуро. Один старик, в котором Хоукмун узнал бывшего стража, много раз сражавшегося бок о бок с графом Брассом, даже плюнул в пыль арены, когда принц Лонсон заговорил о беспримерной верности Дориана Хоукмуна своим товарищам.

Иссельда тоже заметила это, она нахмурилась, поглядела на Хоукмуна, убеждаясь, что он видел. Их взгляды встретились. Дориан Хоукмун пожал плечами и чуть улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, но всё же ее лицо больше не было безмятежным.

Речь наконец-то закончилась, народ поаплодировал и начал уходить с арены, потому что уже собирались запускать первого быка, чтобы первый тореадор попытался сорвать разноцветные ленты, привязанные к рогам животного (ибо не в традициях камаргского народа демонстрировать удаль, убивая животных, – одну лишь ловкость противопоставляли они на арене воплощенной сопящей ярости).

Однако, когда толпа рассеялась, один человек остался. Хоукмун теперь вспомнил его имя. Черник, некогда булгарский купец, связавший судьбу с графом Брассом и участвовавший вместе с ним в дюжине походов. Лицо Черника пылало, как будто он крепко выпил, он пошатывался, когда наставил указательный палец на ложу Хоукмуна и снова сплюнул.

– Верность! – просипел старик. – Мне известно совсем другое. Я знаю, кто убийца графа Брасса, кто выдал его врагам! Трус! Лжец! Фальшивый герой!

Хоукмун в ошеломлении выслушивал брань Черника. О чем говорит этот старик?

Распорядители выбежали на арену, схватили Черника за руки и попытались его увести. Но он начал сопротивляться.

– Вот как ваш хозяин затыкает рот правде! – выкрикнул Черник. – Но правда не будет молчать! Его обвиняет тот единственный человек, которому можно верить!

Если бы подобную враждебность выказывал только Черник, Хоукмун отмахнулся бы от его слов, списав на старческое слабоумие. Однако Черник был не одинок.