Я не верила своим ушам. Откуда она знала, как я себя чувствую? А я ведь чувствовала себя именно так каждый божий день.

– Ты недавно спрашивала, как изменился бы мир без Уиллоу, – сказала мама. – И вот что я тебе отвечу: если бы Уиллоу не родилась на свет, я все равно искала бы ее взглядом в проходах супермаркетов, в банках и боулинг‑клубах. Я бы всматривалась в лицо каждого встречного, надеясь отыскать ее лицо. Это такая странность деторождения: ты знаешь, когда твоя семья уже полная, а когда – еще нет. Если бы Уиллоу не было, мир был бы для меня именно таким – неполным.

Я нарочно втянула коктейль через трубочку погромче и постаралась не моргать: может, тогда слезы впитаются обратно в глаза.

– Дело в том, Амелия, – продолжала мама, – что если бы не было тебя, то я бы чувствовала то же самое.

Я боялась на нее посмотреть. Боялась, что ослышалась. Неужели она хотела сказать, что не только любит меня (это‑то понятно, она же мать), но и по‑настоящему мною дорожит? Я представила, как она заставляет меня приподнять крышечку стакана, чтобы убедиться, всё ли я допила. Конечно, я бы поворчала для виду, но на самом деле мне было бы приятно. Это значило бы, что я ей небезразлична. Что она не отпустит меня.

– Я сегодня навела кое‑какие справки здесь, в больнице, – сказала мама. – Под Бостоном лечат детей с расстройствами питания. У них есть дневной стационар, а есть полный – ты, когда будешь готова, сможешь пожить там с другими девочками, пережившими нечто подобное.

Я резко вскинула голову.

– Стационар? Мне что, придется там жить?

– Ну, пока они не помогут тебя справиться с…

– Ты меня выгоняешь?! – запаниковала я. Не так я себе это представляла. Если мама меня понимала, то почему не могла сообразить, что эти порезы появились от страха, что я в семье лишняя? – Почему Уиллоу может ломать себе тысячу костей – и все равно считается идеальной, и никто не выгоняет ее из дому, а я делаю одну ошибку – и ты даешь мне пинка под зад?

– Мы с папой вовсе не думали «давать тебе пинка под зад», – сказала мама. – Мы просто хотим тебе помочь…

– Он об этом знает?

Из носа у меня побежали ручьи. Я‑то надеялась, что отец меня защитит. И вот выясняется, что они заодно. Весь мир ополчился против меня.

В комнату заглянула Марин Гейтс.

– Спектакль начинается, – сказала она.

– Погодите минуту…

– Судья Геллар ждать не будет.

Мама посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочла немую мольбу. Она молила меня о снисхождении.

– Тебе придется пойти в зал. Папа дает показания, и я не могу оставаться здесь с тобой…

– Иди к черту! Ты не можешь приказывать мне, что делать. Марин, наблюдавшая за этой сценой, протяжно присвистнула.

– Вообще‑то, может, – сказала она. – Потому что ты несовершеннолетняя, а это твоя мать.

Мне хотелось сделать маме так же больно, как она сделала мне.

– По‑моему, надо лишать этого звания женщин, которые хотят избавиться от своих детей.

Я заметила, как маму передернуло. Пускай этого не было видно, но она тоже кровоточила. И, как и я, она знала, что заслужила эту рану. Когда Марин бесцеремонно вывела меня в коридор и оставила возле мужчины в красной фланелевой рубашке и подтяжках (от него пахло тунцом), я решила: если мама намерена испортить мне жизнь, у меня есть полное право испортить жизнь ей.

Шон

В день свадьбы я, глядя на Шарлотту, забыл все клятвы, которые сочинил и прилежно выучил. Стоило мне увидеть ее, плывущую по церковному проходу, – и все эти банальные фразы стали напоминать мне рыболовецкие сети, в принципе не способные удержать мои к ней чувства.