Во сне ты прижималась ко мне, как бы далеко я ни отодвигался. Ты скармливала мне ванильную половину мороженого, а сама ела шоколадную. Ты говорила мне, когда я надевал непарные носки. Ты покупаешь зефир специально для меня. Ты подарила мне двух прекрасных дочерей… Может, ты ожидала, что наш брак будет идеален. В этом, наверное, и заключается основное различие между нами. Понимаешь, я‑то думал, что муж и жена совершают ошибки, но рядом с теми, кто сможет на них указать. Думаю, мы оба в чем‑то да ошиблись. Говорят, когда любишь человека, всё остальное становится неважно. Но ведь это неправда. Мы оба знаем, что, когда ты любишь человека, всё остальное становится еще важнее.
В зале суда воцарилось молчание.
– Продолжим завтра, – объявил судья Геллар.
– Но я не закончила… – возразила Марин.
– Закончили. Господи, мисс Гейтс, неудивительно, что вы так и не вышли замуж… Покиньте помещение немедленно! А вас, мистер и миссис О'Киф, я прошу остаться.
Он постучал молоточком, и в зале поднялась суматоха. Внезапно я остался один за свидетельской трибуной, а Шарлотта – одна за столом истца. Она сделала несколько робких шагов, пока не поравнялась со мной, и осторожно уперлась руками в деревянную перекладину, разделявшую нас.
– Я не хочу разводиться с тобой, – сказала она.
– Я тоже.
Она переминалась с ноги на ногу.
– Так что же нам делать?
Я подался вперед нарочито медленно, чтобы она предвосхитила мои движения. Я подался вперед и коснулся губами ее губ. Ее сладких, до боли знакомых губ, знаменовавших возвращение домой.
– Что надо будет, то и сделаем, – шепнул я.
Амелия
В суде только и разговоров было, что о трогательном воссоединении моих родителей. Глядя на журналистов, треплющихся об этом романтическом моменте, можно было подумать, что попал в фильм «Чистосердечное признание». Присяжные непременно купятся на эту лабуду, если они, конечно, не такие отпетые циники, как я. Мне же представлялось, что Марин может уже сейчас идти домой и откупоривать шампанское.
А за этим следовал мой выход.
Пока все охали и ахали над увиденной мелодрамой, я сидела в коридоре, сгорая со стыда, и узнавала о себе кое‑что новое. Оказывается, совершенно не обязательно блевать, чтобы из меня вышел яд. Он может выйти и с потом, и с криком, и порой даже с шепотом. Если меня отправляют в лагерь для булимичек под Бостоном, то я уйду красиво.
Я понимала, что судья специально выступил в роли свахи и оставил родителей в зале, чтобы проработать второй акт, но мне только того и надо было. Я проскочила через задний ход, прежде чем Марин Гейтс вспомнила обо мне, и, выскользнув на улицу никем не замеченной, побежала прямиком на стоянку, а именно – к мятно‑зеленому «форду».
Обнаружив меня на капоте своей машины, Гай Букер посмотрел на меня волком.
– Поцарапаешь краску – и пять лет общественных работ тебе обеспечены, – сказал он.
– Я все же рискну.
– Что ты тут вообще забыла?
– Вас жду.
Он нахмурился.
– Как ты узнала мою машину?
– Выбрала самую красивую.
Букер хмыкнул.
– А в школу тебе не надо?
– Долго рассказывать.
– Тогда не надо. Денек и так выдался не из легких, – сказал он, отпирая дверцу. – Иди‑ка ты домой, Амелия. Еще не хватало твоей матери волноваться, куда ты запропастилась. У нее и без тебя хлопот полон рот.
– Ага, – откликнулась я, скрестив руки на груди. – Потому‑то я и подумала, что вам интересно будет меня выслушать.
Марин
Адрес Джулиет Купер у меня остался с предварительных слушаний. |