– Лейтенант О'Киф, – начал Гай Букер, – вы, насколько я знаю, изначально выступали в этом деле истцом.

Он обещал, что всё пройдет быстро и безболезненно, что я сойду с трибуны, не успев ничего осознать. Я ему не верил. Его прямые служебные обязанности – врать, жулить и искажать правду на потребу присяжным.

И я истово надеялся, что в этот раз он преуспеет.

– Изначально да, – ответил я. – Жена убедила меня, что этот иск затеян в интересах Уиллоу, но вскоре я начал понимать, что считаю по‑другому.

– А именно?

– Я считаю, что из‑за этого иска распалась наша семья. Наше грязное белье полощут в вечерних выпусках новостей. Я подал на развод. И Уиллоу всё понимает. То, что стало достоянием общественности, скрыть уже невозможно.

– Вы поняли, что иск об «ошибочном рождении» подразумевает, будто ваша дочь – нежеланный ребенок. Это действительно так, лейтенант О'Киф?

Я помотал головой.

– Да, Уиллоу не идеальна, но ведь и я тоже. И вы. Она, возможно, не идеальна, – повторил я, – но с ней на сто процентов всё в порядке.

– Передаю слово, – сказал Букер.

Когда Марин Гейтс встала со стула, я сделал глубокий вдох, чтобы зарядиться энергией. Точно так же я поступал, когда врывался в здание с командой спецназа.

– Вы утверждаете, что из‑за этого иска распалась ваша семья, – сказала она. – Но вам не кажется, что ваша семья распадется скорее от заявления на развод, которое подали лично вы?

Я покосился на Гая Букера. Он предвидел этот вопрос. Мы репетировали мой ответ. Я должен был сказать, что, дескать, мой поступок – это попытка защитить девочек, оградить их от этой мерзости и т. п. Но вместо того чтобы произнести заученные слова, я посмотрел на Шарлотту. Она казалась такой хрупкой за столом истца. Она рассматривала древесные волокна, как будто не смела ответить на мой взгляд.

– Да, – сказал я, – кажется.

Букер встал, но тут же, наверное, понял, что не может протестовать собственному свидетелю, и молча сел.

Я обернулся к судье.

– Ваша честь, вы не возражаете, если я обращусь к своей жене напрямую?

Судья Геллар удивленно вскинул брови.

– Сынок, тебя должны услышать присяжные.

– При всем уважении, Ваша честь… Я в этом не уверен.

– Ваша честь, позвольте мне подойти к трибуне!

– Не позволю, мистер Букер, – сказал судья. – Пускай человек выскажется.

Марин Гейтс выглядела так, будто случайно проглотила петарду. Она не знала, стоит ли продолжать допрос или лучше позволить мне самому подвести себя под монастырь. Может, так оно и было. Меня это уже не волновало.

– Шарлотта, – начал я, – я уже не понимаю, что правильно, а что нет. Но признать, что я этого не знаю, – несомненно, правильно. Да, у нас не хватает денег. Да, нам нелегко. Но это еще не значит, что оно того не стоило.

Шарлотта подняла на меня остекленевшие, широко раскрытые глаза.

– Когда ребята у нас в участке женились, то говорили, что знают, с чем связываются. А я вот не знал. Это было такое приключение, и мне хотелось в нем поучаствовать. Понимаешь, для меня ты – идеал. Ты ездила со мной кататься на лыжах и ни разу не заикнулась, что боишься высоты.