Так продолжалось довольно долго. Один пустой дом оставался позади, впереди маячил следующий. А потом Малейну послышался шелест. Словно кто-то очень большой идет, пошаркивая, к нему. Эдвард огляделся. Начинало вечереть, и город окрасился в мрачные тона. Темнели груды камня, манили черные провалы. В воздухе появился запах муската. Тонкий, бесплотный, он слегка кружил голову, затягивал.

Кошки, пронзительно мяукая, отступили. Вожак, тощий, облезлый, выгнул спину и оглушительно заорал, словно вызывая кого-то на бой. Малейн перехватил секиру поудобней, огляделся, всматриваясь в темнеющие просеки улиц.

Тварь ползла к отряду — струилось нескончаемое тело, блестела гладкая, зеркально-черная чешуя. Чешуйки шли плотно, внахлест, одна к другой. Полсотни ярдов зверь промчался секунд за пять. Там — и уже здесь. Прямой, быстрый и опасный, он был похож на стрелу.

Кот зашипел, подпрыгнул, норовя вцепиться в горло змее, и упал сбитый ударом головы. Тварь раззявила рот, вывернувшись наружу. С изогнутых клыков капала то ли слюна, то ли яд. Кот тяжело поднялся, отшатнулся в сторону, пропуская удар. Заверещал по-человечески, и через мгновение смолк. Оставшиеся кошки, рассыпавшись, окружили змею. Зеленые глаза сверкали в полутьме. В воздухе дрожал пронзительно-жалобный мяв. Змея, проглотив вожака, неторопливо развернулась. Раскрылась круглая пасть, растянулись бледные, полупрозрачные губы. И тогда стая бросилась. Мохнатый клубок покатился по траве, ударился о стенку дома, и наконец распался. Исполосованная змея валялась на земле. Длинное тело еще вздрагивало, но тварь уже была мертва. Через полминуты животное замерло. Последняя судорога пробежала по телу, округлила открытый рот, вздыбила чешую.

Потрепанная стая, не обращая внимания на людей, принялась объедать змею. К утру остался только вычищенный дочиста хребет. Своих кошки тоже доели.

Всю ночь отряд просидел в небольшой, довольно уютной комнате. Потрескивала, сгорая в костре, старинная, высушенная до музыкального звона мебель, булькал походный котелок. Несколько человек сидели у костра, остальные спали, постелив одеяла и положив под головы котомки.

На небо медленно выползла раскормленная круглая луна. Сагенай подкинул в костер ножку кресла, пошевелил дрова. Настырный свет скакал по лицу, пытаясь высветить потаенные мысли.

— Сагенай, — негромко спросил Малейн. — А откуда у тебя на шее эти шрамы? Ты еще тогда сказал, что они от веревки.

— Да, — лучник поднял голову. Отблеск костра полоснул по глазам. — Меня пытались повесить.

— Слуги Нечистого?

— Нет, рабы божьи. — Сагенай поднялся, прикрыл лицо руками, отошел на несколько шагов от костра.

— Я родился в свободном поселке, намного южнее столицы, — донесся из темноты глухой голос. — Наши миссионеры и священники-настоятели лишь совсем недавно добрались до него. А тогда это был никому неведомый, заброшенный городок, на самых южных границах тайга. Телепатия в той глуши считалась уродством. А уродов везде убивают. Мне было тогда тринадцать лет. Я был молод, ловок, и очень любил охотиться на зверей, подманивая их ментальным зовом. И все было прекрасно, пока однажды, вот таким же летним днем, я не приманил к поселку семью парзов. Животных сумели завалить. Но вместе с ними погибло несколько взрослых и сильных охотников. И тогда, по приказу общины, меня приказали повесить. Сальные веревки нашлись сразу. И уже через полчаса я дергал ногами, безуспешно пытаясь оттолкнуться от воздуха. Я был слишком легким, чтобы сразу умереть от перелома позвоночника, и слишком слаб, чтобы выбраться из петли.

Сагенай замолк. Протер лицо, разминая затекшие щеки.

Малейн молчал, оглаживая ладонью полированное древко секиры.

— Очнулся я в лагере эливенеров. Братство одиннадцатой заповеди всегда помогало нашему поселку.