– Будут, – сурово предрекла я, – если не мыть посуду сразу после еды.

– Но я только сейчас освободился, – начал оправдываться Измайлов.

О, да он был чистюлей! Какая прелесть. И еще ему в голову не пришло, что уборкой обязаны были заняться я, Сергей или Борис. Редчайший человеческий экземпляр. Все таки у меня нюх, в кого попало не влюбляюсь. Но надо было срочно закрепиться на отвоеванных бытовых позициях.

– Себя упрекаю, не вас, – отрезала я. И поспешно смягчилась: – Не издевайтесь над ногой, присаживайтесь. А еще лучше, идите ложитесь. Я подам ужин.

– Ужин? – жалобно переспросил Измайлов. – Какой ужин, Полина? Я отослал тебя домой два часа назад.

– Вы предложили мне это через посредника, – уточнила я формулировку. – Но, во первых, я решила прибраться. Из сострадания. Представила себе, как вы, напряженный, вымотанный, обнаруживаете здесь бедлам… Во вторых, я не любительница шастать по лестницам, по которым таскают изуродованные трупы. А вы запамятовали приказать Балкову меня проводить.

– Трупа уже не было, – нахмурился Измайлов.

– Меня об этом в известность поставить не удосужились, – вновь согрешила я против Сергея. И, не решившись на театральную паузу, продолжила: – В третьих, меня еще не допрашивали. Я не намерена давать показания ни Сергею, ни Борису. Мне будет чудиться, что они необъективны из за пирогов. А вот с вами, даже «спасибо» не сказавшим, я охотно поговорю.

– Прости, пожалуйста, я ведь действительно не поблагодарил тебя. Но как раз Вера…

Я не выдержала его смущения и засмеялась:

– Будет вам, Виктор Николаевич.

– Полина, какими допросами ты бредишь? – усмехнулся наконец Измайлов. – С тобой побеседуют… Впрочем, и этого не надобно. У тебя стопроцентное алиби: ты целый день проторчала у меня. Безвылазно. Бессменно. Неотлучно.

– Вам пирог с капустой или с яблоками? – небрежно разыграла я глухоту.

– И с тем, и с другим, – обреченно заказал Измайлов. – И чаю с лимоном, если не трудно.

Умел полковник отступать, ох умел. А может, он просто ни с бабами, ни с дамами не связывался?

После ужина выяснилось, что у него ко мне есть вопросы. Он неимоверно осунулся, почти потерял голос и против воли косился на поврежденную, наверняка разболевшуюся к ночи ногу. Но принадлежал он к горькому типу людей, не вызывающих жалости в любом виде и состоянии. Все уверены в их жизнестойкости, все игнорируют внешние признаки бессилия. Им не льстят, их не щадят, не утешают и не успокаивают. Со временем они привыкают к душевному самообслуживанию. Такие всегда втроем с Богом и совестью. И честь стать четвертой в их интимной компании надо заслужить. В общем, сообразив это, я перестала валять дурака.

– Виктор Николаевич, вы меня простите за назойливость. Я правда хотела только помочь немножко. Вы напрасно мучаетесь. Сержант лекарства привез, я разобралась в рекомендациях и дозах. Вот снотворное, оно попозже пригодится. А вот сильное обезболивающее. Две таблетки на прием; покой обеспечен. Держите. И отложим на завтра деловые разговоры.

Я это видела. Он схватил не две, а четыре таблетки и проглотил их без воды. Господи, каково же ему пришлось сегодня. С минуту он сидел, закрыв глаза. А когда открыл, в них непонятно откуда взялась смешинка. Выглядел он чуть виновато.

– Полина, я подчиняюсь. Только в этой суматохе куда то делись ключи. Тебе не попадались?

– Я отдам их вам в обмен на слово пускать меня к себе ежедневно, скажем, часа в два, чтобы приготовить поесть и слегка убраться, – серьезно пообещала я.

Измайлов явно растерялся.