|
Родители у него были далеко не богатые, но и не нищие, и из этого очень обыкновенного быта, который окружал его в Салерно, он вынес так же мало интереса и сочувствия к беспросветной, злой, отчаянной бедности, как и желания стать чрезмерно богатым. Отец, учитель, хотел сделать из него адвоката, но началась война и поломала все планы; он поступил в полицию, и жизнь стянулась в серую дорожку разочарования, по которой он плелся без цели, полуобразованный, всегда готовый принять взятку, ничего не чувствуя и на словах защищая политический ярлык, которого в глубине души стыдился. Он старался выполнять свою работу хорошо, но в чем была его работа? В чем? Он понимал, что в этой стране у человека мало шансов «стать»: кто ты есть, тот и есть, и все тут. Но сейчас он поглядел на Франческу и увидел не оскотинившееся, изглоданное жизнью и раздавленное судьбой лицо, существовавшее в его представлении с детства, а лицо, которое даже при смерти было необычайно красивым, и у него заболело сердце. Он встречал эту девушку – но ни разу не посмотрел на нее как следует. И сейчас с изумлением подумал, что впервые смотрит прямо в крестьянское лицо. Felice. Счастливые. Сколько раз ему так говорили о крестьянах. Бедные, но вот уж счастливые. У них есть музыка. И любовь. Глядя на Франческу, он понял, что это неправда. Никакой музыки, и очень мало любви. Она как будто очнулась и даже хотела заговорить; он наклонился к ней, прислушался. Она была прекрасна. Но с губ ее слетела только тень слова. Девушка опять впала в забытье. Он смотрел на нее в глубоком горе. Впервые за много лет он понял человеческую беду – словно вышел из темноты на свет. Он подумал о Кассе со скорбью: какой демон должен был вселиться в него, чтобы он напал на эту девушку?
В ту минуту он не сомневался, что это Касс. Никакой не местный пьяница; Касс – обманутый любовник, дважды убийца, которого искал Паринелло. Это ужасно, невыносимо, но это так. Зачем же дальше мучить девушку? Ступай, найди американца в грязном хаки и в очках, за которыми стынут глаза обреченного. Это будет нетрудно, если он сам не решил последовать за убитыми… Но вот бесшумно и сурово в комнату вошла сиделка в белом, монахиня с лошадиным лицом, и, даже не кивнув ему, стала между ним и Франческой, и, когда перед лицом у него возник согнутый, в крахмальных складках, зад и он отодвинулся со стулом, что-то вдруг высветилось в уме, словно порыв ветра распахнул ставни и впустил солнце. Это не мог быть Касс. А если не Касс, значит, тот, на кого он подумал сначала… Он долго размышлял об этом, а сиделка молча хлопотала над девушкой; потом он увидел, что Франческа широко открытыми глазами смотрит в пустоту. Он попросил монахиню выйти. Она бросила на него сердитый взгляд и отказалась. Он раздраженно повторил просьбу и, уже обмирая от волнения, придвинул стул к кровати. Сиделка опять отказалась. Он опять попросил ее выйти. Она отказалась. – Vadavia! Via! – зарычал он. – Вон отсюда, черт бы вас взял! – И она испуганно вылетела в вихре складок. Он наклонился к девушке: – Франческа, скажи мне, только подумай. Кто тебя обидел? Ведь не Касс, нет? – Нет, – ответила она слабым голосом. – Не Касс. – Так кто же? – Синьор Флагг. Растерянность, недоумение. Не могло такого быть. Этот американец с бессмысленным лицом смазливого мальчика? – Что с тобой сделал синьор Флагг? – Он взял меня… – У нее потекли слезы, грудь начала вздыматься, и она громко заплакала – теперь, наверно, от боли. Потом утихла, закрыла глаза, и он решил, что она опять потеряла сознание. Но она зашевелилась, а потом посмотрела на Луиджи большими испуганными неподвижными глазами. – У него в комнате. – У него в комнате? – Да. – Она замолчала. |
