|
Уставших, сонных перронов, несущих на себе следы дневного вторжения людей: пустые бутылки, обрывки газет, оторванные пуговицы. Ночное метро – это особый мир. Мир безлюдных пещер, изредка наполняемых ревом железных червей и механическими голосами: “Осторожно, двери закрываются, следующая...” Голоса разносятся по станциям, отражаясь от мраморных сводов и ускользая вверх по эскалаторам, стараясь долететь до таких же пустынных, как перроны, московских улиц. Ночное метро – это победа холода над душой, это стальной механизм, живущий по своим законам, действующий безо всякого вмешательства человека, но пока еще подчиняющийся ему. Пока, потому что ночное метро слишком хорошо разбирается в людях, оно видит то, что они стыдливо скрывают днем, оно может читать правду по их усталым лицам. И вряд ли ночному метро нравится то, что оно видит. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция – “Электрозаводская ”. Вероника подняла голову, огляделась, почувствовала взгляд сидящего напротив мужчины и машинально поправила слегка задравшийся подол коротенького летнего платья. “Подонок, делает вид, что спит, а сам пялится на мои коленки!” Клевавший носом пассажир заерзал – кино закончилось. “Вот так-то лучше”. Похотливый мужичок напомнил Веронике Вагиза. Даже не Вагиза, а комнатку за баром, в которую ее привел драгдилер. Маленькую комнатку, заставленную ящиками со спиртным. Почему Вагиз не отвел ее наверх, где есть уютные “кабинеты”, специально предназначенные для подобных целей? Вероника наклонилась и осторожно погладила ссадину на икре. Поморщилась. “А на бедрах наверняка появятся синяки! Грубое животное!” Вагиз был совсем не ласков. Его стальные пальцы с ухоженными ногтями яростно впивались в кожу девушки до тех пор, пока, удовлетворенный, он не оттолкнул от себя Веронику и брезгливо достал из кармана носовой платок. “Ну и пусть! – Спрятавшиеся на дне сумочки ампулы заставили Веронику непроизвольно улыбнуться. – Зато у меня есть “стим”. Целых две дозы!” * * * Москва, институт им. Сербского, 30 июля, понедельник, 03:18 – Как он это сделал? – мрачно спросил Хвостов. Приземистый мужик с большой круглой головой, он был начальником смены, и именно ему предстояло отвечать за произошедшее перед директором. Румянцев виновато развел руками: – Не представляю. – Ты хоть понимаешь, сколько стоит твое “не представляю”? – с тихой злобой поинтересовался у надзирателя Хвостов. – Ты знаешь, в чем нас могут обвинить? – Догадываюсь, – глухо буркнул Румянцев. – За этой тварью цистерна крови! Его вся страна ненавидит! Что мне теперь прикажешь делать? Все ведь решат, что мы его специально замочили, чтобы он сумасшедшим не прикинулся! – А я что могу? – “А я что могу”! – передразнил Румянцева Хвостов и устало прислонился к распахнутым дверям камеры номер тридцать семь. Емельян Остапчук лежал на спине, неестественно вывернув голову и вытянув руку так, словно пытался схватиться за привинченную к полу ножку нар. И серые стены, и бетонный пол камеры были залиты кровью и украшены быстро остывающими внутренностями маньяка, а его тело представляло собой кошмарное месиво мышц и костей. Если бы Хвостов или Румянцев были поклонниками стиля “фэнтези”, то они могли бы подумать, что несчастного Остапчука пожевал и выплюнул случайный дракон. Но надзиратели не читали сказки. – Такое впечатление, что он в центрифугу попал, – буркнул начальник смены, пытаясь справиться с дурнотой. – Или в машину какую-то. – Или его человек сто топтало, – угрюмо выдвинул свою версию Румянцев. – Ну, тебе виднее. |
