И наплевать, если после этого унизительного собачьего скулежа он запрезирает ее еще больше — да пусть, ради бога! Ей нужно одно — чтобы не выгнал, чтобы простил. Чтобы они были вместе, как раньше.

Кира торопливо простилась с родителями, схватила полную, неподъемную сумку, набитую матерью: курица, пирожки, половина медового торта. Спорить, как обычно, не стала. Надела пальто, сапоги, кое-как повязала платок и почти скатилась по лестнице. Скорее в Москву! Как он там, господи? Неужели за это, за эту чушь, за эту бабью глупость, можно вот так взять и разлюбить? О господи, нет! Внизу, у двери парадной, вздрогнула и отшатнулась — темная мужская фигура маячила у двери. А через минуту дошло: Мишка! Господи, Мишка! Он приехал за ней! Значит, он не бросил ее? По-прежнему любит?

Она ткнулась ему в плечо, в мягкую и влажную ткань куртки.

— Мишка, Мишка, — зашептала она, — как я соскучилась, господи!

Платок сполз, и он гладил ее по волосам и тоже бормотал:

— Кирка, дурочка! Как я могу бросить тебя? Как могу разлюбить? Ты — вся моя жизнь, Кирка! Вся моя жизнь.

В электричке она, измученная своими страданиями и чувством вины, обессиленная, как после тяжелой работы, тут же уснула на Мишином плече. И ей было все равно, куда они едут — к Зяблику? Да пожалуйста! Хоть куда — на вокзал, на чердак, на помойку, лишь бы с ним, лишь бы был рядом Мишка. Ее любимый — на всю жизнь.

С работы Мишка уволился. Точнее — его попросили. Случился конфликт с одной важной мамашей по поводу двойки в четверти у ее ленивого отпрыска. Директриса, страшно смущаясь, попросила его написать заявление: «Дама эта — скандалистка отменная, профессиональная. Дойдет до министра образования, не сомневайтесь! Простите и войдите в мое положение!» Подробностей Кира не помнила, но очень обрадовалась, что так вышло.

Вот интересно — когда, казалось бы, уже полный тупик и безнадега, щедрая и мудрая жизнь выкидывает, как карту, как козырного туза, неожиданный выход. Так и вышло — на следующий день — в буквальном смысле слова — позвонила Кирина сослуживица и предложила дачу своей знакомой. Совсем рядом с Москвой, двадцать километров по Белорусской дороге, поселок Жаворонки.

— Известный кооператив музыкантов, все люди не то что приличные, а очень приличные — интеллигенция, — возбужденно тараторила сослуживица. — Знаешь, кто там обитает? Не знаешь? Ну, например, Пахмутова с Добронравовым! Окуджава! Сличенко, представь! Ну, как тебе, а?

Растерянная Кира вымолвила скупое «угу».

— Теплый зимний дом со всеми удобствами, — продолжала та. — Туалет в доме, ванная, сдает за копейки — десять рублей в месяц! Зачем ей это? Да охранять! Воруют, гады, — залезают в дома, сжирают консервы, крупы. Живут даже, ночуют! Вот сволочи, представляешь? Но и это не самое страшное — могут и поджечь! Уже сожгли два дома на соседней улице. Так вот, она всех спрашивает — есть ли приличные люди, интеллигентные, хорошо знакомые, которым можно доверить? Словом, свои. Ну я и подсуетилась — сказала, есть! Да еще какие приличные! Порядочные, интеллигентные, и им можно доверять! Ну, как тебе, а? Поедешь смотреть? Да, на работу добираться на электричке — а как ты хотела? За такие копейки в Москве не то что квартиру — комнату не найдешь! А там — воздух, лес, тишина! И удобства, Кира! Удобства!

Еле дотерпели до выходных и в субботу поехали смотреть.