Том выстрелил и промахнулся.

— А, строго говоря, о каком письме речь? — спросил Бразерхуд. — Я думал он приезжал и повидался с тобой.

— Это так. Но еще он и письмо написал. Очень длинное письмо. И я подумал, что это странно, — не удержавшись, опять повторил Том новое понравившееся ему словечко.

— Ну ясно. Он же был расстроен. Что ж в этом такого? Его старик умирает, и он садится и пишет письмо сыну. Можешь гордиться — хороший выстрел, мальчик мой. Хороший выстрел.

— Спасибо, — поблагодарил Том и с гордостью проследил, как дядя Джек делает запись, отмечая счет. Счет всегда отмечал дядя Джек.

— Но в письме этого не было, — смущенно сказал Том. — Он не был расстроен. Он был доволен.

— Он так написал? Неужели?

— Он написал, что дедушка искорежил в нем его добрые чувства и что он хочет сам искорежить эти чувства во мне.

— Так проявилось в нем расстройство, — невозмутимо заявил Бразерхуд. — Кстати, папа говорил когда-нибудь о тайном убежище? Тихом месте, где он мог бы обрести столь заслуженный им покой?

— Да нет…

— Но у него есть такое место, правда ведь?

— Да нет…

— Где же оно находится?

— Он сказал, что я не должен никому говорить.

— Тогда не говори, — отрезал дядя Джек.

И после этого ни с того ни с сего разговор об отце стал настоятельной потребностью и необходимым признаком демократического подхода школьного старосты. Мистер Керд говорил, что долг воспитанных людей жертвовать тем, чем они дорожат в жизни больше всего, а Том любил отца до самозабвения. Он ощущал на себе пристальный взгляд Бразерхуда и был доволен тем, что заинтересовал его, хоть этот интерес не производил впечатления очень уж одобрительного.

— Ведь вы знакомы с ним очень давно, дядя Джек, правда? — спросил Том, залезая в машину.

— Если тридцать пять лет считать давним сроком.

— Да, это давно, — сказал Том, которому и неделя казалась порядочным сроком. В машине ветра совершенно не чувствовалось. — А если у папы все в порядке, — сказал Том с деланной развязностью, — то почему его разыскивает полиция? Вот что я хотел бы знать!

— Будешь гадать нам сегодня, Мэри-Лу? — спросил дядя Джек.

— Сегодня не буду, милый, я не в настроении.

— Да ты всегда в настроении, — сказал дядя Джек, и они оба громко расхохотались, а Том покраснел.

Мэри-Лу была цыганкой, так сказал дядя Джек, хотя Тому она показалась больше похожей на пиратку. Она была толстозадой и черноволосой, с густо накрашенным ртом, от помады казавшимся еще больше — вот так же рисовала себе рот помадой фрау Бауэр в Вене. Она пекла пирожные и делала чай со сливками в деревянном павильончике, приютившемся на муниципальном лугу. Том попросил себе яйца всмятку, и яйца оказались очень вкусными и свежими, совсем как в Плаше. Дядя Джек заказал себе чаю и фруктовое пирожное. Он словно напрочь забыл о том, что рассказал ему мальчик, а мальчик был только рад этому, потому что от свежего воздуха у него разболелась голова и его одолевали, смущая его, собственные мысли. Через два часа восемь минут ему предстояло позвонить в колокол, зовущий к вечерне. Он думал, что хорошо бы ему последовать папиному совету и устроить побег.

— Так что ты там говорил насчет полиции? — несколько рассеянно спросил Бразерхуд, когда Том уже давно решил, что дядя Джек забыл его слова или не расслышал.

— Они приходили к Керду.