Нужно сразу же признаться. Первая ночь была удачей с обратным знаком. Я сдерживал желание позвонить Терезе. Интересно, она-то хоть думает обо мне? Мне не хотелось плакать, по крайней мере в этой кровати, большие мальчики не плачут. Передо мной постоянно маячила цифра, мой возраст. Тридцать лет. Вернуться к родителям, когда тебе тридцать, это почти математически точное выражение социального успеха со знаком минус. Пусть простыни, безупречные с точки зрения обоняния, создавали ощущение благоухающего и тем самым внушающего успокоение кокона, гордиться было нечем. К тому же я ничего не узнавал, чувствовал себя посторонним в собственном прошлом. Я позволил процессу накопления эмоций протекать по полной программе, смешивая разные периоды жизни. Я вовсе не упрямился; почти не сопротивляясь, я быстро создал собственного Пруста. Такое медленное, капля за каплей, вытекание крови. Вспоминается все, хотя раньше я бы не поставил и гроша ломаного на свою память. Я снова удивился себе. А почему бы и нет? Очень скоро поток образов ограничился моим основным ночным занятием (я не имею в виду мастурбацию втихаря). Я откинул одеяло, сунул ноги в теплые шлепанцы, стоявшие на коврике, приглушающем шум, и натянул отцовский стеганый халат. Опустился на колени, чтобы заглянуть под кровать. Фраза вырвалась, рассекая время: «Игра в мертвецов». Ребенком я любил спать под кроватью. Так мне легче было представить себе жизнь трупов.

– Андрэээ!!!

Он прибежал. Этот Андрэ, перепуганный с утра пораньше.

– Виктора нет!

– Неужели?

– Это все, что ты можешь сказать, – «неужели»? Твой депрессивный сынок исчезает среди ночи, а тебя это даже не волнует… А вдруг он совершил непоправимое?

– Непоправимое… Как канализационные трубы в подвале?

– Именно как канализационные трубы!

Я прервал их утренние волнения, отозвавшись оттуда, где заснул, из своей детской игры. Их реакция – округлившиеся от удивления глаза, и мой мощнейший зевок в виде ответа. Мать хотела было забросать меня вопросами, но в ее арсенале нашлось лишь молчание, я же был озадачен сравнением с канализационными трубами.

Мать оповестила весь земной шар, весь квартал, все, даже малознакомые, семьи. Весь мир должен был сочувствовать ей, потому что у нее депрессивный сын. А в иерархии ценностей настоящая депрессия стоит выше, чем свадьба или уличный телеопрос. Внезапно я стал популярным. Я начал играть в эту игру и покорно принимал всех посетителей. Я соблюдал постельный режим, облаченный в свою кургузую полосатую пижаму. Иногда появлялись анонимные гости, старушки, и занимали места вокруг кровати. Этот визит был для них главным событием дня. Я напоминал временную экспозицию. Старушки усаживались рядом в радостном расположении духа и болтали обо всем, вернее, ни о чем. Уточню: болтали они друг£ дружкой. В конечном итоге я не представлял для них никакого интереса. Они оказались здесь, потому что сюда полагалось заглянуть, я стал местом паломничества снобов. Я старался быть любезным, угощал их печеньем, чтобы было с чем выпить чаю с молоком. Они едва отвечали мне, а потом безмолвно уходили. Нужно заметить, что визиты такого рода досаждали мне меньше, чем появление посетителей-одиночек, жаждущих найти объект для нескромных признаний. От них я узнавал совершенно невероятные истории о дальних знакомых своего детства. Леопольдина Левасер страдала хронической депрессией, поэтому все время оставалась в центре внимания. Оказывается, что Жак Стэнер никогда не был ветеринаром, как он поведал мне, когда мы однажды с ним столкнулись, он всего-навсего служил помощником рентгенолога в пригороде, а его сексуальная жизнь вдохновила создателей фильма Плот Медузы.