У меня создалось впечатление, что головы моих родителей, что сами мои родители, их дом, весь квартал настолько пусты, что любой мелочи достаточно, чтобы привести их в возбуждение. Энергия, потраченная на пересказ этих незамысловатых историй, была лишним доказательством того, что вырос я в теплице, где был дефицит кислорода. У всех этих людей не было своей жизни, поэтому они довольствовались крупицами моей. Я появился из этого прекрасного небытия! Я мог бы этим гордиться, но теперь, когда незнакомые щупали меня за коленку, высовывая при этом язык, я начал в этом сильно сомневаться. Я скорее был подопытным кроликом, которого без подготовки, почти ради смеха выпустили из клетки, и теперь он вернулся пятнадцать лет спустя с разбитой вдребезги личной жизнью. Подумать только, и я в это поверил. Подумать только, я выиграл на скачках. Подумать только, я встретил Терезу. Почти все объяснялось. Человек скован собственным происхождением. Но то, в чем меня обвиняла Тереза, вообще не имело места, и не нужно было далеко ходить, чтобы понять, откуда ветер дует.

Я оттолкнул ощупывавшего меня визитера. Я поднялся, чтобы уйти. Мать хотела удержать меня:

– Ты что? Сейчас не время.

– Не время чего?

– Не время уходить… скоро ужин…

– Сейчас всего четыре…

– Да, но у нас посетители!

Мать впала в панику, программа нарушалась. Наши пустые жизни должны были быть унесены одним ветром. Я выторговал перерыв у себя в комнате. Когда я уже был в середине коридора, до меня долетел странный шум. Шум шел из спальни родителей. Я продвигался миллиметр за миллиметром. Я приоткрыл дверь и увидел мечтательное лицо отца. Это было время дневного сна, единственный момент передышки, единственный момент, отвоеванный у тирании. Да, у него был усталый вид, эдакий тщедушный старикашка. Его лицо, испещренное морщинами, наводило на мысль о подъездных путях к большим вокзалам, о растениях микадо, упавших на землю. Я наклонился над отцом, на этот привлекший меня звук. Нет, это было не дыхание, он произносил какую-то фразу. А ведь он говорил только под страхом наказания. Я перехватил его сообщение, сделанное во сне. Неужели страх преследовал его даже во время сиесты? Мой отец повторял такую фразу: «Я требую, чтобы все вставали, когда входит моя жена».

В этот момент мне нужно было ухватиться за эту фразу, извлечь ее, увеличить. Позвать на помощь. Пытаться, чтобы меня поняли. Мой отец произносит эту фразу во сне. Я должен был подвергнуть пытке эту фразу, любой ценой заставить ее заговорить. Это была ночная фраза, опасный шпион. Абсурдная фраза, потому что отец не может никого заставить это сделать. Потребовать сверхуважения к моей матери. Нет, в его ночи затаились ложь, страх, что его признают виновным, мой папочка перенес туда свое чувство вины, он боится, что могут обнаружить всю его скопившуюся ненависть к моей матери, к самому себе. Слабые грезят о силе других, иначе им не спится.

Я только что провел такой день, который не мог бы себе вообразить даже в страшном сне. Я, безумный, представлял себе, что когда вернусь, Тереза будет дома и встретит меня, с улыбкой распахнув объятия. Я щурился за едой. Я придумывал достойные отговорки, изображал сумасшедшую радость, которую доставляли мне эти ободряющие визиты. Я был очень милым, отвечал на вопросы, стараясь быть любезным, но мать не оценила мой глупый обман. Правда, вечером она пребывала в хорошем настроении, поскольку количество полных сочувствия поцелуев превзошло все ее ожидания. Мы ели суп, в котором плавали гренки воспоминаний, и в смертельной скучище этой трапезы, воскрешавшей тишину прошлого, я опять погружался в отчаяние, несмотря на тщетные попытки зацепиться за пустоту. Мать возражала против того, чтобы мы обедали в гостиной перед телевизором, только буржуа имеют право безнаказанно сидеть в гостиных. Однако, перебрав все сплетни о жителях нашего квартала, мы замолкли, нам было совсем неинтересно говорить о себе.