Солнце, звезды и Бог вели меня вперед, и я наконец достиг Затерянного оазиса Зазара. Это был не мираж и не легенда. Но прошло немало часов, прежде чем я испил той дивной воды.

Доносившийся с холмов грохот раздался во второй раз, но я остановился; внезапно меня охватили подозрения. Я вскоре понял, что слышал не шторм, а звуки перестрелки. Сердце у меня упало. Впереди разгорался какой-то племенной конфликт. Мое появление, согласно освященной веками традиции, могло примирить обе стороны — они удовлетворятся тем, что забудут о разногласиях, убьют чужака и разделят его товары, таким образом сохранив лицо.

По этой причине я приближался к холмам, как учили меня бедуины, по широкой дуге, пока не убедился, что смогу добраться до цели незамеченным. Я часто останавливался, застывал и прислушивался, приподняв «ли-энфилд», готовый выстрелить в любого, кто попытается напасть. Но, очевидно, враждующие стороны были заняты своими делами и не замечали меня. Время от времени раздавались залпы, потом наступала тишина — несомненно, враги зализывали раны и обдумывали дальнейшие действия.

В других обстоятельствах я рискнул бы продолжать путь, но Зазара находилась на Дарб эль-Харамии, которая, как всем было известно, вела на тысячи миль назад, в Судан, на юг во французскую Западную Африку, а еще в Чад, в Абиссинию, в Феццан, Триполитанию, Алжир, Марокко и Рио-де-Оро. Я был на другом конце пути и мог отправиться почти куда угодно. Единственная проблема теперь заключалась в том, чтобы избежать ограбления и смерти. Как только изучу окрестности, я попробую войти в оазис, напоить верблюдов, заполнить фэнтасы и снова уйти, пока дикари будут заняты битвой.

Я уже почти обезумел от жажды, мое тело не подчинялось приказам разума — и я очень хотел зайти за холм и отыскать воду, которую пытались унюхать верблюды.

Я не мог долго сдерживать животных. Это умеют только опытные кочевники. Я понимал: скоро верблюды помчатся вперед. Я потеряю контроль над животными. Поэтому я решил, что лучше вести их, а не следовать за ними. Дядя Том, величественная, как обычно, продолжала двигаться в своем обыкновенном неспешном темпе. Когда она оглядывалась, чтобы проверить, следует ли за ней стадо, ее прекрасные глаза были полны беспокойства, ее губы широко раздвигались и огромные старые зубы блестели в ободрительной улыбке. Я гордо уселся на ней с грацией истинного бедуина и, положив винтовку на колени, пустил верблюдицу трусцой по холмам, пока мне не пришлось спешиться и повести терпеливых животных по твердым известняковым склонам, усеянным мелкими камешками. Рытвины на этих склонах были заполнены мягким песком и казались опасными. Камешки попадали в копыта моих верблюдов, и они могли охрометь; я часто останавливался, чтобы осмотреть их ноги, проверить, все ли в порядке. Сосредоточившись на медленном, осторожном продвижении среди холмов под пульсирующим сине-серым небом, я не замечал, что легкий песок больше не скатывался между скалистыми пригорками. Теперь появились искусственные барьеры — древние стены, которые приобрели такой же нежный золотисто-коричневый цвет, как песок и камни. Я понял, что веду своих верблюдов по руинам большого города, простиравшегося насколько хватало глаз, — мы шли по разрушенным улицам забытой Зазары. Город несказанной древности, уничтоженный теми же силами, которые, без сомнения, стерли с лица Земли Ниневию и Тир. Этим камням могло быть и двадцать тысяч, и две тысячи лет — как и многим другим североафриканским развалинам. Точный ответ сумел бы дать только археолог. Город был заброшен уже давным-давно. Здесь не осталось никакой растительности, а значит, вероятно, в оазисе Зазара не окажется и воды! Или воду прятали и тщательно охраняли, как могущественные бедуины-сенуситы стерегли все свои колодцы?

Отступники-звайа, изгнанные из родных земель вечно нападающими сенуситами, могли и теперь бороться за этот оазис. Я привязывал верблюдов, а они беспокойно покачивали шеями, высовывали языки, раздували ноздри и сопели — они чуяли воду.