Доехав до своего любимого луга, они остановились. Чарльз спросил:

— Почему вы меня вызвали, говоря, что должны сказать что-то важное. В чем дело, дарлинг?

Повернувшись к нему лицом, она сказала:

— Чарльз, так больше продолжаться не может.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы с вами отлично понимаем, что такие отношения, как наши, в действительной жизни не могут существовать ни в коем случае; они не могут продолжаться у людей, каждый из которых живет и трепещет. Вы — живой человек, и та часть моего «я», которую я желала бы не чувствовать, слишком жива во мне. Мы напоминаем тех людей юга Франции, которые часами купаются, зная, что это им сильно повредит, но продолжают это делать только потому, что так им нравится. Мы с вами любим друг друга настолько, чтобы доставить себе наслаждение. Вам кажется, что я не знаю, не понимаю многого из того, что вы чувствуете; вы думаете, Чарльз, дорогой, что я также не знаю, что вы не задумываетесь над тем, чем все это кончится… Я знаю, вы в глубине ваших мыслей ни одну минуту не думаете обо мне скверно. Но я не хотела бы дожить до того момента, когда вы сочтете себя обманутым. Ведь я знаю, чем это всегда заканчивается — все мы знаем это. Если бы вы меня любили так, как я это понимаю, вы захотели бы иметь меня своей женой. Нет, нет, не говорите, дорогой Чарльз, я не хочу, чтобы вы на мне женились. Если бы у вас было это желание, мне не пришлось бы об этом говорить самой. Я не из тех, которые так легко отдаются. Иной раз среди наших поцелуев мне кажется, что я такова… Но сегодня после обеда я пережила нечто, что заставило меня понять это. Я не могу вам сказать, что именно я пережила, я не могу сама себе уяснить, что это такое, но последствием всего этого было следующее. Я чувствую, что я должна развивать свою душевную жизнь, что если бы я принадлежала вам, то возненавидела бы и вас и себя, какая бы страсть меня ни охватила; после разрыва наших отношений эта ненависть неминуема. Вы тоже впоследствии проклинали бы меня.

В наступившем глубоком молчании Сента слышала учащенное биение своего сердца.

Спокойным голосом Чарльз, наконец, спросил:

— Вы давно об этом думаете?

— Нет, недавно.

Он был уже иным, и голос его был не тот, и этот другой резко и больно отозвался в душе Сенты. Чарльз уйдет, и вместе с ним уйдет многое, что делало жизнь такой приятной и легкой, многое, напоминавшее ей то, что она некогда так любила.

Облокотившись на авто, Чарльз нежно обнял Сенту. Она почувствовала его дыхание и трепет, охвативший его.

— Разве время, нами пережитое, скверно? — шепнул он. — Сента, скажите, почему нам не жить так, как мы хотим? Я вас люблю, вы любите меня… Если бы вы не задумывались, вы больше любили бы меня. Что плохого в любви, если она никому не причиняет боли. Ни вы, ни я — мы не хотим связывать друг друга. Конечно, вы правы: мы должны предоставить все естественному ходу событий, но ведь это не повод к тому, чтобы…

— Нет, нет, перестаньте! — воскликнула Сента. — Разве вы не понимаете. Для меня не имеет значения возможность причинить боль кому бы то ни было, даже заставить страдать самое себя. Но, Чарльз, если бы мы потеряли головы от любви, если бы мы могли откровенно сознаться, что для нас ничто больше не существует в нашей действительности, тогда я вам не задумываясь сказала бы «да». Но мы оба не таковы, мы не умираем с голоду, мы не жаждем напиться, мы только лакомки, которых соблазняет новое блюдо. Если бы я принадлежала вам, то это лишило бы меня последней защиты перед возможностью быть охваченной призраками молодости, может быть, отблесками воспоминаний…

Чарльз задумчиво ответил:

— Я вас понимаю.