Батюшка вздыхает.

Снова слышатся взрывы, похожие на хлопки петард на празднике Весны. Наш город отвечает на весь этот шум упрямым молчанием — не слышно ни шороха шагов, ни шепота, ни плача.

А потом на землю опускается ночь. На небе появляются звезды. Родители возвращаются к себе, кухарка закрывает дверь.

Сверху на нас смотрит невозмутимая луна.

50

На рассвете мы бежим кросс на три километра вдоль внешней стены казармы, поднимая тучу пыли и оглашая воздух патриотическими песнями. Коллективный энтузиазм согревает сердце и прогоняет кошмары.

Сегодня ночью я снова бродил во сне по развалинам после землетрясения. Небо было черным от дыма. Привыкшие к стонам уши перестали отличать плач от жужжания насекомых. Я чувствовал такую усталость и опустошение, что хотел бы остановиться. Но на земле повсюду была кровь. Спотыкаясь на каждом шагу, я богохульствовал, выкрикивая проклятья, которые все еще звенели в воздухе, когда я проснулся.

В душевой мои товарищи часами стоят перед зеркалом, подбривая усики, чтобы они выглядели идеально квадратными. Я поливаю голову ледяной водой и подхожу к зеркалу. Но почти сразу инстинктивно отвожу взгляд от собственного отражения.

Хотел бы я знать, существует ли в Зазеркалье истина, от которой бежит человек?

Я разглядываю свои стриженные ежиком волосы и кустистые брови. У меня сбивается дыхание. Белки глаз красные от бессонницы. Кожа покраснела и горит после бега, на шее выступили жилы. На руках перекатываются бугры мышц, на левом плече белеет шрам — я поранился, упражняясь со штыком. Я прожил на этом свете двадцать четыре года. Кто я такой? Не знаю, что ответить себе на этот вопрос. Но я знаю, зачем живу: моя возмужавшая плоть, мой мозг, который сомневался, любил и верил, превратятся в салют во славу родины. Я взорвусь в ночь нашей победы.

Без четверти десять я стучу в дверь ресторана Хидори. Хозяин приносит мой маскарадный костюм. Превратившись в мандарина, выскальзываю из ресторана через потайную дверь.

Из коляски рикши город выглядит удивительно спокойным. Беззаботность идущих по тротуару китайцев контрастирует с собранностью и стремительностью наших солдат. Торговцы открыли свои магазинчики, хозяева кафе выставили на улицу столики. Неутомимые торговцы вразнос наперебой предлагают свой товар. Я спрашиваю возницу, разбудила ли его ночная перестрелка. Он делает вид, что не услышал вопроса.

На площади Тысячи Ветров верные привычке любители го уже начали игру. Я прислушиваюсь к разговорам, но они лишь комментируют ходы и комбинации.

Китаянка появляется на опушке леса и бежит к нашему столу, легкая, как птичка. На лбу у нее блестит пот.

— Извините, — произносит она, усаживаясь.

Девушка развязывает синий холщовый мешочек и протягивает мне деревянный лаковый бочонок с черными камнями:

— Берите. Это ваши.

Безразличие, с которым эти люди относятся к ночной стрельбе, изумляет меня.

51

Сегодня утром, когда я проснулась, солнце стояло над персиковым деревом. Пучки молодых листочков на ветках напоминают распустившиеся цветочные бутоны.

Я счастлива. Мое блаженство, как это ни парадоксально, происходит не от умиротворения души, его питают совсем иные, противоречивые чувства. Цикады, тонкие знатоки моих душевных тайн, радостно стрекочут. Через раздвинутые занавески к кровати подбирается бледное небо. Мне чудится, что мой залитый светом город — обнаженная женщина, нетерпеливо ждущая объятий и ласк любовника.

Матушка с сестрой ушли на рынок. Батюшка закрылся в библиотеке, где он упорно осаждает английскую твердыню Шекспира. В доме тихо и прохладно. Через открытые двери и окна в комнаты вливается запах свежей листвы и одуряющий аромат жасмина. По гостиной с метелкой из перьев в руках ходит наша горничная Ван Ма.

Полгода назад сына бедняжки унес туберкулез.