— Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.

— Египтия была твоей первой женщиной, — заявила я.

— Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж, во всяком случае, не первая у меня.

— Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?

— Естественно.

— Да что же тут естественного? — Я вырвалась из его рук.

— Естественно с деловой точки зрения, — рассудительно сказал он.

— Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.

Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять футов одиннадцать дюймов. За его спиной кроваво-красное небо начинало темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.

— Моя спальня наверху, — сказала я. — Иди за мной.

Мы вошли в мои апартаменты. Я захлопнула дверь. Потом взяла самоохлаждающийся графин с белым вином, налила два стакана и, немного поколебавшись, протянула один ему.

— Напрасные расходы, — сказал он.

— Я хочу думать, что ты человек.

— Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.

— Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-вой.

Он выпил очень медленно. Я — быстро. И сразу поплыла. Отблески молний просвечивали сквозь штору.

— А теперь, — сказала я, — пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей цветосущности. И будем заниматься любовью.

— Нет, — сказал он.

Я остановилась и взглянула на него.

— Нет? Ты же не умеешь говорить «нет».

— Мой словарь богаче, чем ты думаешь.

— Но…

— Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это еще важнее.

— Ведь ты должен мня осчастливить, — возразила я.

— Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.

Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных фильмах, и вышел.

Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж, я это заслужила.

Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами, когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи, незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет, хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и завтрашний день, а я все испортила.

Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку. Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало. Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку, подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась Деметре.

Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.

Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал.