Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и боялась и нет: Я ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено в зрительных нервах, которые она для меня выбрала. Но он был потрясающе красивый и серебряный, а в паху горел огонь. Почему считают мужской член безобразным? Сильвер был весь красивый. А я… я была неловкой, но его мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня не было ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили по мне, словно набегавшие волны. Металл совсем не чувствовался, если не смотреть. Наощупь — настоящая кожа, но кожа идеальная — ни шероховатости, ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: «Извини, но по-моему, я не могу, ну, в смысле, кончить», почти сразу же напряжение внутри стало расти, накатили волны экстаза, я прильнула к нему и перевела дух только тогда, когда они схлынули.

Он продолжал меня обнимать, и я сказала:

— А как же ты?

— А я — нет.

— Но… ведь… ты же…

— Мне это не нужно. — Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась в голосе. — Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.

— Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.

— Значит, не буду.

Астероид проделал дырку в шторе. Я заснула. Потом проснулась, и он лежал рядом, обвив меня руками и закрыв глаза, как будто спал. Когда я шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг на друга, и он сказал: — Ты красивая.

Я не стала спорить, тем более что он, пожалуй, был прав. По крайней мере, в тот момент.

Моя радость была его радостью. Дура я была, когда говорила, что он не умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.

Утром мы вместе встали под душ.

— Тебе это действительно нужно?

— Городская грязь ни для кого не делает исключений, — сказал он, намыливая волосы под зеленым водопадом. — Не беспокойся. Я абсолютно нержавеющий.

Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Ел он совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.

— Ты можешь чувствовать вкус?

— Могу, если приведу в действие нужные схемы.

— Забавно, — сказала я и хихикнула.

Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-то идиотским голосам, пел нелепые песни, отпускал игривые шуточки, и я ничего не могла с этим поделать.

Один из космонавтов пришел прибраться на столе, и я в смущении замолчала: они были так непохожи. Космонавт подал мне маленький поднос с витаминами и капсулами физического совершенства. Я должна была их принять. Но забыла.

Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.

— Тебе должно быть так противно, — рыдала я.

— Разве я выгляжу так, будто мне противно?

— Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.

— Ты красивая. У тебя кожа, как крем.

— Ну да.

— А глаза — как раковины каури, в них все цвета моря.

— Нет, я некрасивая.

— Красивая.

— Ты это всем говоришь.

— Каждый красив по-своему.

Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась рассматривать себя, поднимая над головой волосы, широко открывая глаза.