За пределы крепостных стен его не выпускали.

— Делать тебе там нечего, — хмурился дядя. — Обезьян давно не видел? Негры за тобой не гонялись? Запомни, Бертран, там небезопасно, там, если тебя поймают, быстро шкуру снимут и на барабан натянут.

Бертран верил.

Дикая сельва была вокруг, и населяли сельву не менее дикие племена — даром ли за последнюю неделю на городском кладбище появились сразу три свежие рыцарские могилы, и по рыцарям еще не перестали читать молитвы по утрам.

Не нравилось Бертрану в замке. Да не только в замке, плохо ему было в этом подозрительном королевстве, которое словно бы оказалось затерянным во времени и пространстве.

Честно говоря, выть ему порой хотелось с тоски и бессилия.

И еще одна мысль не давала ему покоя — откуда дядя взял деньги, чтобы устроить в глубине сельвы такое великолепие. Нет, кое-какие послевоенные слухи о концлагерях и золотых слитках из зубов и обручальных колец умерших там людей до Бертрана Гюльзенхирна доходили, но он полагал их всего лишь сплетнями, которые победители распускают про побежденных. Разум добропорядочного немца отказывался верить в ужасы военного времени. Газовые камеры Освенцима и Бухенвальда казались Бертрану такой же сказкой, как сказка о великане-людоеде, рассказанная братьями Гримм. Такого не могло быть, этого бы никогда не допустил Бог.

Но все-таки — откуда Зигфрид Таудлиц взял деньги, чтобы создать свое королевство в послевоенной Аргентине?

Часть вторая

ПРОКЛЯТОЕ КОРОЛЕВСТВО

БЕРЛИН,

6 мая 1945 года

Зигфрид фон Таудлиц тоскливо смотрел на развалины домов на Унтер-ден-Линден. Лишенные листвы деревья выглядели памятниками войне. Надо было смотреть правде в глаза. Война закончилась, и немцы в ней проиграли. Про-иг-ра-ли. Конечно, глупо было уповать на чудо-оружие, еще ни одно оружие не помогало выиграть войну нации, у которой сломлен моральный дух. По случаю капитуляции Германии Таудлиц впервые за последние полгода был в гражданской одежде. Форма группенфюрера СС, ордена и отличия остались в прошлом, которое отныне не стоило вспоминать. Победители разыскивали военных преступников, в число которых, скорее всего, входил группенфюрер.

— Днем идти небезопасно, — сказал Йоганн Виланд. — На улицах полно русских. Я не сомневаюсь, что среди них немало розыскников, а уж в списки военных преступников мы наверняка занесены. Ночь, и только ночь. Мне кажется, ночью гораздо легче миновать патрули и, если понадобится, оторваться от погони.

— Здесь не рейхстаг, — хмуро огрызнулся Таудлиц, с неудовольствием поглядывая в сторону Ганса Мерера, который прямо в ботинках лежал на случайной постели.

Хозяева квартиры еще отсиживались в подвалах, если только не поспешили в берлинское метро, которое фюрер приказал затопить водами Шпрее. Долгое отсутствие их позволяло думать, что беглецам, не желающих сдаваться кому-либо, а тем более русским, повезло, и темные воды Шпрее действительно навсегда успокоили жившее в квартире семейство. Ганс Мерер возлежал на роскошных пуховых подушках, если бы не чисто немецкие рюшечки на наволочках, легко было представить эти огромные подушки в какой-нибудь украинской хате. На Украине Таудлиц пробыл более года, поэтому неплохо представлял себе тамошний быт.

— Мой Боже, — пробормотал Таудлиц и слегка повысил голос: — Ганс, ну что ты валяешься на постели, словно свинья? Ты же немец! Снял хотя бы ботинки!

— Ну да, — независимо сказал Мерер.