— Тогда помоги мне, — жарко сказал Бертран.

— Это невозможно, — сказала герцогиня де Клико. — Никто не знает дорог назад, кроме самых доверенных слуг короля. А сельва не любит незнаек, от них в ней очень скоро не остается даже следов. Если с тобой не покончат хищники, то твою кровь выпьют древесные пиявки. Ускользнешь от них и попадешь в лапы к индейцам, которые очень не любят белых людей за все, что они сделали с ними. Знаешь, что они сделают с тобой?

Герцогиня встала, прошлась к туалетному столику, с тускло отблескивающим зеркалом на нем, и вернулась в постель с двумя бокалами и бутылкой вина.

— Выпей, мой мальчик, — сказала она. — И поверь, что в этом доме ты всегда найдешь сочувствие и понимание.

— Но почему? — не сдержался Бертран.

Герцогиня поняла его по-своему.

— Потому что я люблю маленьких несмышленых петушков, которые воображают, что все усвоили в этой жизни, — сказала она. — Однажды кому-то приходится объяснять им, что все это совершенно не так.

Странно, но эти слова почему-то успокоили Бертрана, а может быть, причиной тому было выпитое вино или мягкая постель герцогини — Бертран уснул. Некоторое время Изабелла де Клико, уже давно забывшая свое настоящее имя, печально улыбаясь, разглядывала его юношеское лицо, пальцем оглаживая брови и краешки губ. Мальчик был прав, ему здесь не место. Сама она прекрасно знала мир, укрывшийся за зубчатой крепостной стеной. Мир этот был фальшив, и сама крепостная стена со сторожевыми башнями выглядела декорацией, а все они произносили реплики, кем-то обозначенные в пьесе. Но никакая игра не смогла бы вернуть жителям фальшивого королевства того, что они безвозвратно утратили, — свободы. Можно достойно сыграть любую роль, кроме единственной — невозможно сыграть свободного человека. Впрочем, подобные мысли Изабеллу де Клико не очень-то донимали. Сама она не была свободной ни одного из прожитых дней.

ЗАГОВОР СОЗРЕЛ,

29 августа 1953 года

За окном где-то далеко пронзительно и злобно кричали обезьяны.

Они не давали спать королю, и Луи подумал, что всю эту вопящую дрянь следует истребить, послав в сельву экспедиционный отряд. Некоторое время он лежал, глядя на яркие звезды в небе за окном. Мыслей не было, однако в душе проснулась и росла какая-то тревога. Король верил предчувствиям, они не раз выручали его в безвыходных ситуациях, что складывались в той, прежней жизни, которую он старался забыть.

Лязгнул засов двери, заставив короля оторвать седую, коротко остриженную голову от подушки.

— Кто? — король Луи потянулся за короной, лежащей на резном столике рядом с постелью. — Кто, черт возьми?

Королевские покои наполнялись людьми.

Первым вошел в алой митре и красной шапочке кардинал Ришелье, сопровождаемый начальником дворцовой стражи. За ним в узкую дверь, сопя, протиснулся церемониймейстер Шатонеф дю Папа, мелькнула острая крысиная мордочка кардинала Сутерне, с решительным видом вошел дюк де Солиньяк. Четырнадцать заговорщиков упрямо решили осуществить комплот до конца. Комната заполнялась людьми.

Людьми?

Комната заполнялась тенями прошлого. Не кардинал Ришелье, с бледным решительным лицом, стоял во главе заговорщиков — водитель гестапо Ганс Мерер пришел свести счеты с начальством. Не кардинал Сутерне в нетерпении жевал тонкие синие губы — интендант имперского хозяйственного управления Ганс Шернгросс дрожал в ожидании королевских сокровищ.

— Все кончено, Таудлиц, — сказал церемониймейстер Шатонеф дю Папа, бывший когда-то начальником караула в Освенциме.